223 
— Но ведь не занимает же герцог всего Гавра, черт побери!
— Конечно, не занимает, потому что он еще не высадился, но когда высадится, займет.
— Хорошо! Человек, занявший целый дом, довольствуется им и не снимает второго.
— Да, но два человека?
— Ну, допустим — два дома… четыре, шесть, десять, если хочешь, но ведь в Гавре домов сто.
— В таком случае сняты все сто.
— Невозможно.
— Ах, упрямец, говорю я тебе, что Бекингэм снял все дома, окружающие здание, где должны остановиться вдовствующая королева Англии и принцесса, ее дочь.
— Ого, вот это интересно! — сказал де Вард, поглаживая шею своей лошади.
— Но это так.
— Вы уверены, господин де Маникан?
Задавая вопрос, де Вард искоса посмотрел на де Гиша, словно желая узнать, насколько можно доверять его другу.
Тем временем наступила ночь. Факелы, пажи, лакеи, конюхи, лошади и кареты наводнили порт и площадь. Факелы отражались в канале, который наполнялся водой прилива, а по другую сторону мола виднелись тысячи лиц любопытных матросов и горожан, старавшихся не упустить ни одной подробности зрелища.
— Но, — вскричал де Гиш, — почему герцог Бекингэм решил так заблаговременно нанять помещения?
— На это у него была причина, — ответил Маникан.
— Ты знаешь ее? Скажи!
— Наклонись.
— Что же? Этого нельзя сказать громко?
— Суди сам.
Де Гиш наклонился.
— Любовь, — прошептал Маникан.
— Я ничего больше не понимаю.
— Скажи лучше: «Еще не понимаю».
— Объясни.
— Слушай же: говорят, что его высочество герцог Орлеанский будет самым несчастным из мужей.
— Как? Герцог Бекингэм?..
— Это имя приносит несчастье особам королевского дома Франции.
— Итак, герцог?..
— Уверяют, будто он до безумия влюблен в принцессу и не хочет никого подпускать к ней.
Де Гиш вспыхнул.
— Хорошо, хорошо, благодарю, — сжал он руку Маникана. Потом он выпрямился и добавил: — Ради бога, Маникан, постарайся, чтобы это не дошло до ушей французов, в противном случае, Маникан, под солнцем нашей страны засверкают шпаги, которым не страшна английская сталь.
— Впрочем, — продолжал Маникан, — я не знаю, не выдумка ли эта любовь; может быть, все это басни.
— Нет, — сказал де Гиш, стиснув зубы, — это, должно быть, правда.
— В конце концов какое дело тебе, да и мне тоже, станет или нет принц тем, кем был покойный король? Герцог Бекингэм-отец — для королевы; герцог Бекингэм-сын — для молодой принцессы; для всех остальных — ничего.
— Маникан, Маникан!
— Черт возьми! Это или факт, или по крайней мере общее мнение.
— Замолчи, — остановил его граф.
— А почему нужно молчать? — возразил де Вард. — Это очень почетно для французской нации. Вы не разделяете моего мнения, виконт?
— Какого? — грустно спросил Бражелон.
— Я спрашиваю, не почетно ли, что англичане оказывают честь красоте наших королев и принцесс?
— Простите, я не знаю, о чем идет речь, и прошу объяснить мне.
— Герцогу Бекингэму-отцу нужно было приехать в Париж, чтобы его величество король Людовик Тринадцатый заметил, что его жена одна из красивейших женщин французского двора. Теперь нужно, чтобы Бекингэм-сын, в свою очередь, подтвердил красоту принцессы французской крови своим преклонением перед ней. Отныне дипломом за красоту будет служить любовь, внушенная нашим заморским соседям.
— Извините, — ответил Бражелон, — я не люблю таких шуток. Мы, дворяне, — хранители чести наших королев и принцесс. Если мы будем смеяться над ними, что же останется делать лакеям?
— Ого, сударь! — возмутился де Вард, уши которого покраснели. — Как я должен понимать ваши слова?
— Понимайте как угодно, — холодно ответил де Бражелон.
— Рауль, Рауль, — пытался охладить его де Гиш.
— Господин де Вард! — воскликнул Маникан, видя, что тот направил свою лошадь в сторону Рауля.
— Господа, господа, — сказал де Гиш, — не подавайте дурного примера на улице. Де Вард, вы не правы.
— Не прав? В каком отношении?
— Не правы в том, что всегда и обо всем говорите дурно, — отрезал Рауль со своим неумолимым хладнокровием.
— Пощади, Рауль, — шепнул де Гиш.
— Не деритесь, пока не отдохнете; не то ваш поединок добром не кончится, — сказал Маникан.
223 
