Особенно,... 
71 
Она всегда очень ждала его визитов, элегантно принимала подарки, обычно изящно восклицала, что ему не следовало так тратиться, но она рада, что он все же это сделал. Еще у нее была хорошая и не свойственная многим людям привычка постоянно возвращаться к подаренным ей цветам, шоколаду или духам со словами: «Ну разве не прелесть!» «Какой у тебя прекрасный вкус!» Только однажды в жизни она сказала нечто для него неприятное, когда с нежностью вспомнила скобку для исправления прикуса, которую ему надели позже, чем другим детям. Воспоминание, которое у других не вызывает никаких ужасных чувств, вдруг оказалось для него настолько неприятным, что он запретил матери впредь упоминать о скобке. Она покраснела, извинилась, и с тех пор никогда не заговаривала об этом.
Иногда она пыталась угадать, как он проводил время: просторный офис, секретарша, вечеринки, приемы, спектакли, визиты к портному, на ипподром в Аскот или, в особых случаях, на Праздник цветов в Челси. Эти размышления вызывали у него снисходительную улыбку, когда он сравнивал ее фантазии с реальностью, с шатанием по улицам и с безумным желанием, которое его охватывало…
По непонятным причинам, когда он находился в этой деревенской идиллии, в прелестном маленьком домике матери и слушал ее милую болтовню, он особенно часто думал о девушках, которых убил и убьет в будущем. Почему? Мать не терпела даже разговоров об убийстве, не смотрела криминальных и документальных фильмов по телевизору, не держала в доме детективных романов. А он думал обо всем этом, сидя рядом с ней. С ней, с которой он ни за что не заговорил бы о том, что на прошлой неделе исчезла Джеки Миллер, и никто до сих пор ее не нашел. Произнеси он это имя вслух, мать мгновенно побледнела бы и задрожала. Но почему же он все время вспоминает, как убил эту девушку? Зачем он убил ее и остальных? Зачем ему это было нужно?
Может, потому, что они не похожи на его мать, не соответствуют ее образу? Но ей уже шестьдесят восемь, а все девушки молодые. И почему же тогда ему не хотелось убить Инес Ферри или одну соседку, живущую неподалеку, с которой он ни разу не заговаривал? Однажды он спросил мать, была ли у него в детстве няня или другая молодая девушка, которая присматривала за ним, когда родители уходили.
– О нет, милый, – испуганно ответила мать. – Я бы никому тебя не доверила. Мы с отцом никуда вместе не ходили по вечерам до тех пор, пока тебе не исполнилось шестнадцать. Может, по этой же причине я не родила второго ребенка. С ним пришлось бы ходить в больницу, возможно, часто, и пришлось бы кого-то нанимать, чтобы сидели с тобой.
Нагруженный подарками в яркой оберточной бумаге, придерживая рукой горшок с орхидеей, он сел на автобус и доехал до Кенсингтон-Хай-стрит, а дальше прошелся пешком. Может, в школе с ними возилась молодая практикантка? Но он учился только днем, и его никогда не оставляли ночевать в школе, как других. Может, симпатичная мать какого-нибудь друга посмеивалась над ним? Он хорошо помнил всех своих немногочисленных друзей, и у всех матери обладали отталкивающей внешностью. Одна ходила вразвалку, как утка, у другой лицо было, как у Мао Цзэдуна. Что же тогда заставляло его поддаваться этой нечеловеческой страсти, когда он в темном и безлюдном месте видел «ту самую» молодую женщину?
Он не мог сказать даже, что делало их «теми самыми», как он определял, что именно эта станет его жертвой. Они все не похожи друг на друга. Гейнор Рей была маленькой и симпатичной, с рыжими кудрями, Николь Ниммс – светловолосой и очень стройной, Ребекка Милсом – брюнеткой, Кэролайн Данск тоже темноволосой, но тоньше, и тип лица совершенно другой, а Джеки Миллер была пухлой, волосы светлые, кожа розовая и вечный румянец на щеках. Все, что у них имелось общего, – молодость и принадлежность к белой расе. Да, только белые, он ведь не расист какой-нибудь. Александр сухо ухмыльнулся и поздравил себя с вернувшимся к нему чувством юмора.
Он вошел в дом, и сразу направился в рабочий кабинет. Он не любил работать по субботам, но это необходимо, раз он хотел отдохнуть в понедельник. Возможно, он здесь переночует, чтобы пораньше завести машину. Но сосредоточиться на работе оказалось нелегко, как всегда, когда он думал об убитых девушках. Стоило начать думать о них, и больше ничего не шло на ум. Так же, как и в гостях у матери. Но он не думал об этом, когда хотел убивать. Когда он видел следующую, то становился машиной, заряженной адреналином, и с единственной функцией. Нет, не совсем машиной. Ведь в эти моменты он находился в сознании, чувствовал, как кровь стучит в венах, как бьется сердце, шумит в ушах, как покалывает кожу и пересыхает во рту. Он чувствовал тесноту в груди и шее. Все тело становилось легким и летящим, но оставалось под контролем, как у танцора.
71 
