73 
Пересев в «вольво», Мейблдины покатили в Уттинг, дальнее восточное предместье Лондона.
— Хочешь, я обработаю для тебя пленку? — спросил сестру Чарльз и, на ходу придумав, добавил: — Я кое-кого знаю в фотоклубе у нас в школе, так что мне запросто сделают.
Сара, естественно, согласилась. Чарльз решил добить пленку в Уттинге, наверняка попадется что-нибудь «полезное». Никогда не знаешь, что потом пригодится. Сестра жила в Кюри-Хаусе, но из-за всеобщей суматохи, когда масса девочек и мальчиков возвращается в пансионы после воскресной загородной прогулки, да и просто потому, что в Уттинге была более свободная атмосфера, нежели в Россингхеме, Чарльз не сомневался, что у него не возникнет трудностей с проникновением в Хаксли и он сможет расспросить кого-нибудь, похожего на префекта, где комната Саймона Перча.
Оказалось, что префект хорошо знал Перча, возможно, даже был его другом. Он радостно сообщил, что Саймон еще не вернулся, да и вряд ли появится раньше восьми. Самым неприятным для Чарльза было открыть дверь Перча. И не потому, что замок был сложный — проще, чем во внутренних дверях, замков нет, — но потому, что оставался большой риск быть замеченным за этим занятием, которое потребовало, по меньшей мере, минуты две-три.
Чарльз обнаружил две книги по парусному спорту на полке над конторкой, которую старшие ученики Уттинга использовали как письменный стол. Книги по теории шахмат на полке не оказалось, и обыск комнаты успеха тоже не принес. Вероятно, Перч брал ее с собой домой и забыл там, а возможно, что вообще никогда не приносил в школу. Но одна вещь в комнате Перча очень заинтересовала Чарльза. Это был телескоп. Установленный на подоконнике, он был направлен в сторону их родного города. Чарльз не удержался и посмотрел в него. Удивительно, как много и отчетливо было видно. Даже можно разглядеть, который час показывали часы на «Сит-Вест». Шесть двадцать две и семнадцать градусов. Чарльз не был уверен, что без вспышки что-то получится, но сделал все от него зависящее. Насколько он знал, это были первые снимки, которые сделали внутри Уттинга представители Лондонского Центра. Через несколько минут он уже выходил из комнаты с сознанием хорошо выполненного дела и с двумя книгами в зелено-белом пакете «Марк и Спенсер», который он нашел в мусорной корзине у Перча.
Вернувшись в Кюри, где родители все еще секретничали с начальницей пансиона Сары, он столкнулся в холле с Рози Уайтекер. Она была знакома с Сарой и посмотрела на него, будто хотела заговорить, но он ошарашил ее холодным недоуменным взглядом.
12
Констанс Гудман принадлежала к той категории женщин, которая хорошо относится к друзьям своих детей, но не к ним самим. Это выразилось в ее приветливом взмахе руки, адресованном Джону, и быстром недовольном взгляде, когда она подзывала Колина. Ей было семьдесят, и ее хорошо знали три поколения, которые учились у нее в начальной школе. Джон — и Черри — были среди ее учеников, но Колина она не учила никогда. Своих бывших учеников она при встрече называла ласково «котенком», свой же сын, который зачастую оказывался младше, чем нежно любимые бывшие ученики, был для нее «цыпленком». И Колин действительно походил на цыпленка своим розовым лицом с крючковатым носом, темными маленькими глазами-бусинками и кудрявыми волосами.
Он казался крайне взволнованным, когда провел Джона в дом, и сейчас, когда сдерживал ликование, был скорее похож на Харпо Маркса. [15]
— Рада тебя видеть, котенок, — приветствовала его миссис Гудман, скрипя суставами, пораженными артритом. Она накрывала стол для чая, но Джон чувствовал, что не сможет проглотить ни крошки. — Я отниму у вас минут десять, а потом можете секретничать.
Она ясно дала понять, что осведомлена, о чем пойдет разговор с Колином, но не хочет говорить об этом.
Джон подождал, пока она скрылась за дверью, и спросил:
— Что происходит в мире?
Прошло три недели, но информацией, полученной от Колина, он так и не воспользовался. Джон оказался в самом затруднительном в своей жизни положении. Необходимость выбора между действием, которое потянуло бы за собой разоблачение, или возможностью похоронить все, что рассказал ему Колин, не давала покоя. Не в его правилах поступать подло, однако это разоблачение вряд ли можно считать подлостью. Вероятно, он обязан это сделать и для своего собственного благополучия. В душе он гордился своей проницательностью. Надо же, не имея никаких доказательств, он оказался прав, когда разглядел в тусклых глазах Питера Морана скрытую порочность.
73 
