Особенно,... 
74 
– Улица Ордена Иезуитов, – сказала она, увидев, что он смотрит на табличку. – Здесь находилась мореходная школа иезуитов.
Она никогда и ничего не говорила просто так, и потому Кой огляделся: слева – старое здание, справа – обветшавший дом Гравины. Он подозревал, что ему еще придется когда-нибудь вспомнить это место. Поднимаясь к площади Флорес, они не произнесли ни слова. Он дважды обернулся к ней, но она решительно шла вперед, смотрела прямо перед собой и прижимала сумку локтем; поблескивающие кончики волос и широкая юбка развевались в такт ее шагам, губы были плотно сжаты, и он взял ее за руку, чтобы она наконец остановилась. К его удивлению, она не воспротивилась; ее лицо оказалось совсем рядом, когда она повернулась к нему так, словно давно ждала любого предлога.
– По заданию Нино Палермо Кискорос уже довольно давно следит за мной. – Кою даже не пришлось ничего спрашивать. – Плохой он человек и опасный…
Она помолчала, словно раздумывала, надо ли что-то добавить.
– Тогда, под аркой Гуардиамаринас, я испугалась за тебя.
Она сказала это спокойно, холодно, без всяких эмоций. И снова замолчала, глядя через плечо Коя на площадь, на закрытые цветочные киоски, на здание почтамта и на столики угловых кафе, за которыми сидели припозднившиеся завсегдатаи.
– С тех пор как Палермо показал меня ему, – закончила она, – этот человек стал для меня постоянным кошмаром.
Она совсем не стремилась вызвать сочувствие, но, возможно, именно поэтому Кой не мог не пожалеть ее. Было все-таки в ней что-то от маленькой девочки, подумал он, несмотря на подчеркнуто взрослую самостоятельность и решимость отвечать за последствия своей авантюры. Фотография в рамочке.
Серебряный кубок. Девочка под защитой сильного мужчины, которого уже нет, наивность глаз, улыбающихся в ожидании того времени, когда могут сбыться все мечты. Он все еще узнавал эту девочку, несмотря ни на что. Точнее, он узнавал ее тем больше, чем дольше знал Танжер.
Он подавил желание приласкать ее, которое ощутил в кончиках пальцев; вместо этого он поднял руку, чтобы показать на бар, который они только что прошли. «Гальегос Чико». Местные вина, крепкие напитки, хороший кофе, еду можно приносить с собой – все это было написано в объявлениях на окне и двери; но в эту минуту Кою достаточно было всего одного пункта – «крепкие напитки», и он понимал, что ей надо выпить не меньше, чем ему. Они вошли; поставив локти на оцинкованную стойку, он попросил один джин с тоником для себя – ничего голубого он на полках не увидел, а второй, не спрашивая, для нее. Губы ее влажно поблескивали от джина, когда она подняла на него глаза и начала подробно рассказывать о том, как Палермо пришел к ней в первый раз, он был любезен, держался свободно, а когда явился во второй раз, выложил карты на стол и, подкрепляя свои слова отвратительным присутствием Кискороса, предъявлял требования и недвусмысленно угрожал ей. Палермо хотел, чтобы она хорошенько разглядела аргентинца, узнала его биографию и запомнила его в лицо; Палермо хотел, чтобы каждый раз, как она увидит его под своим окном или встретит на улице, или он явится ей в страшном сне, она вспоминала, в какую историю она впуталась. Она должна знать, сказал охотник за сокровищами, что плохим девочкам нельзя безнаказанно соваться в лес – их там ждут опасные встречи.
– Он так и сказал, – губы ее отвердели в горькой улыбке, – «опасные встречи».
И тут Кой, который пил свой джин и молча слушал, спросил, почему она не обратилась в полицию.
Она тихонько засмеялась – глухим, хрипловатым смешком, в котором было презренье, но не было веселья. А я и на самом деле плохая девочка, сказала она. Я пыталась обмануть Палермо, да и с музеем я не слишком хорошо поступаю. Если ты до сих пор этого не понял, то ты еще наивнее, чем я думала.
– Нет, я не наивен, – неловко сказал он, вертя в руках холодный стакан.
– Согласна. – Она смотрела ему прямо в глаза, без улыбки, но спокойнее, чем раньше. – Ты не наивен.
Она отставила свой стакан. Уже поздно, сказала она, посмотрев на часы. Кой допил джин, знаком подозвал официанта и положил на столик купюру. Немного их осталось, отметил он про себя с горечью.
– Они нам за все заплатят, – сказал он вслух.
Он не имел даже самого отдаленного представления о том, как может быть выполнено это решение и как он сумеет этого добиться; но ему показалось, что это обязательно надо сказать. Так положено, думал он. Есть такие обезболивающие фразы, утешительные штампы, которые произносят в кино и романах; и даже в жизни они имеют некоторую цену. Он взглянул на нее с опаской – боялся увидеть, что она над ним насмехается, но она, по-прежнему склонив голову набок, была погружена в собственные размышления.
74 
