Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
19 
Уткнувшись подбородком ей в волосы, он сказал:
— Ты нужна своей семье, Дана. Для нее ты должна быть сильной. — Его руки сжимали ее лопатки, но тепла в этом пожатии она не чувствовала. И звук его голоса не утешал. Щеку корябали шерстинки его пиджака. — Ты сильная, Дана. Если кому-то и дано такое вынести, то это ты, Дана.
— Нет, это слишком, — сказала она и опять залилась слезами. — Мне больно, Грант. Господи, как же это больно — терять его!
Он обнял ее, и на секунду ей показалось, что он останется. Но потом его руки соскользнули с ее спины.
— И я хотел бы остаться, но ведь ты знаешь: в понедельник мне выступать в суде в Чикаго по делу Нельсона и конец недели у меня будет сплошная горячка. Они представили тринадцать ходатайств и сорокапятистраничное изложение дела. Ну, и мне надо действовать соответственно.
— А Бергман не мог бы взять это на себя?
Грант отстранился, и лицо его приняло скептическое выражение.
— Но это мой шанс, Дана. Бергман подарил мне это дело, поднес мне компанию Нельсона на блюдечке. Когда я выиграю, я положу в карманы совладельцев тридцать миллионов долларов! Куш невиданный! Я стану мегазвездой. И это капитал! Компания Нельсона станет отстегивать мне по три миллиона! Я буду… Мы будем обеспечены до конца наших дней. Мы сможем купить дом на озере, яхту, да все, что мы хотели!
Но сейчас она не хотела ничего. И его она тоже не хотела. Юриспруденция не изменила его. Она лишь четче выявила то, чем он был всегда. Она глядела, как мох лезет в трещины на дорожке, постепенно разрушая ее, и думала о своем браке. Удалить этот мох будет нелегко.
10
Шум и возбужденные голоса врывались в тесный номер мотеля. Два спортивных комментатора, сидя за столом в студии, рассказывали об основных событиях дня. Лоренс Кинг, насколько можно, прибавил громкость, но голоса комментаторов не могли заглушить женский голос, доносившийся через тонкую, как картон, стенку соседнего номера.
— Еще, милый! Да. Да. Да. Так, детка, так…
Фотография горы Рейнир между двумя изголовьями ритмично ударялась о стенку. Ночник на полированной деревянной тумбочке трясся. Если б не болты, которыми он привинчен, он, наверное, упал бы. Видно, бабе этой было неплохо в постели, но сейчас Кинг не желал слушать ее стоны.
— О, такой громадный… Ты великан, детка, ты наполняешь меня всю, без остатка…
Кинг грохнул кулаком в стену:
— Заткнитесь там, черт возьми!
Но стоны и сопение продолжались как ни в чем не бывало. Кинг мерил шагами потертый коричневый ковер, попеременно то теребя заросший грубой темной щетиной подбородок, то покусывая ноготь на большом пальце, в который въелись грязь и копоть строек, на которых он работал. В номере пахло потом и заплесневелым деревом.
— Пятнадцать тысяч. — Маршалл Коул кружил возле двери в ванную, обходя пакеты из-под фастфуда, перешагивая через сальные картонки из пиццерии, пивные бутылки и одежду и обувь, которую он продолжал скидывать с себя — вначале ботинки и носки, вслед за тем рубашку. Он остался голый до пояса, в синих, протертых на коленях джинсах, болтавшихся на худых бедрах. Прочую его одежду они зарыли на пустыре за мотелем, вырыв яму достаточно глубокую, так, чтобы бродячие псы, привлеченные запахом крови, не смогли ее достать.
— Пятнадцать тысяч, — сказал Коул, настойчиво дергая за козырек бейсбольной кепки с эмблемой сиэтлского «Маринера» и то надвигая кепку низко на лоб, то вздергивая ее обратно на макушку. — Скажешь ему, что мы хотим пятнадцать тысяч! — Он ткнул пальцем в сторону Кинга. — Уговор был на грабеж. Ты так говорил, Ларри. Ты сказал, что мужик этот договаривался о грабеже. В пустом доме. В этом чертовом доме никого не должно было быть, парень.
— Заткнитесь там! — заорал в стену Кинг, все более распаляясь.
— Убивать уговора не было. Я же не убийца, Ларри. Да они меня пришьют за это. Нам обоим крышка.
Отвернувшись от стены, Кинг шагнул к Коулу.
— Заткнись. — С него хватало стонов этой сучки. — Заткнись, мать твою! И не учи ученого, черт возьми! Знаю, что делаю.
Коул попятился, понимая, что он не чета Кингу, нависавшему над ним во весь свой шестифутовый с двумя дюймами рост тушей в 255 фунтов. Коул был худым как жердь, с плоским, как стиральная доска, животом, выпиравшими ребрами и узким тазом. Он страдал поносами и несварением, вынуждавшими его проводить в туалете больше времени, чем убиравший там служитель; пищу он усваивал плохо и никак не мог набрать вес. Толстогубый, зеленоглазый, с длинными, ниже плеч, светло-русыми волосами, Коул, уродись он женщиной, считался бы хорошенькой.
19 
