14 
Я смотрю на эти лица и думаю: ведь кому-то же это все нравится, кто-то во все это влюбляется да еще и все это ревнует. Словно немой ответ на мой вопрос «Кому это нравится?», к джипу подошел местный молчаливый мужик с копьем. Тоже расплющил лицо об окно и стал ждать, когда я проснусь.
Водитель, пока мы ехали из аэропорта, рассказал мне, что есть версия, согласно которой одно из военных подразделений Александра Македонского во время походов на Египет заблудилось в южно-африканских дебрях. Осело в лесах. От него и произошли масаи! А не развиваются они, как бы застряли в деревянной эпохе и у них нет даже огнестрельного оружия, потому что своим образом жизни хранят секреты древности. Если же, как и все, станут цивилизованными, эти секреты для человечества окажутся безвозвратно потерянными. Я смотрю на мужика и пытаюсь угадать в нем хоть какие-нибудь признаки внебрачных потомков древних эллинов. Особенно не похож на греческий его нос с ноздрями, которыми можно вместо мехов раздувать огонь в камине. Хотя на хранителя секретов этот угрюмец смахивает. Причем таких секретов, о которых и сам не догадывается. Поэтому не выдаст их даже под пытками ЦРУ. Единственное, что в его внешности напоминает о Греции, – это музейное копье, и то оно больше походит на копье удэгейского шамана из краеведческого музея города Хабаровска.
Пока я пытаюсь найти сходство между масаем и древними эллинами, возвращается мой водитель...
– Копье настоящее. Они до сих пор с такими копьями охотятся на диких зверей.
Прилипшие к окнам, видя, что я очнулся, оживают, начинают говорить все сразу, как итальянцы в лифте. Словно это не затерявшаяся в веках ветвь эллинов, а цыганский табор, ведущий род от неизвестного цыгана. Водитель что-то строго им выговаривает, и они тут же замолкают. Послушание и умение вовремя замолчать явно в лучшую сторону отличает их для меня от итальянцев... То есть я хотел сказать, от цыган. Очевидно, что, в отличие от последних, у масаев есть авторитеты! Они уважают таких африканцев, как водитель. Он в современном костюме и управляет джипом-монстром. Монстр слушается его команд, а значит, и они должны ему повиноваться.
Мы въезжаем в саванну, которую в первый раз я видел на трех марках.
ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ... ЛИРИЧЕСКОЕ...
Зачем я приехал сюда? Да еще под Новый год? Причин было три!
Во-первых, воспоминания о трех марках. И о том, как я благодаря им выздоровел. Последние годы я жил так, что мне снова необходимо было начать выздоравливать. Причем, как и тогда, без советов отформатированного консилиума.
Во-вторых, в юности, как и все молодые люди в Советском Союзе, я много читал Хемингуэя. В то время Хемингуэя любили все: студенты, врачи, инженеры, сантехники, повара... Его читали в институтах, школах, в армии, на зонах...
Известен случай, когда в Москву по приглашению Союза писателей СССР приехал известный американский писатель Джон Стейнбек. На приеме в честь знаменитого гостя наши писатели, естественно, его напоили. Была пушистая московская зима. После приема, разгоряченный русским гостеприимством, Стейнбек сказал, что пойдет до гостиницы пешком – хочет охладиться, полюбоваться московской зимой. По дороге в одном из сквериков он присел на скамейку и, зачарованно глядя на падающий в свете фонаря снег, задремал. Спящего увидел милиционер, подошел, тронул за плечо... Стейнбек очнулся.
– Ваши документы? – не угадав иностранца, по-советски требовательно обратился к нему милиционер.
Стейнбек знал только одну фразу по-русски. Отпуская в гостиницу одного, наши писатели на всякий случай заставили его выучить по-русски три слова: «Я американский писатель». Что он и сказал милиционеру. И вдруг милиционер радостно взял под козырек: «Здравствуйте, товарищ Хемингуэй!»
Милиционер проводил покачивающегося Стейнбека до гостиницы и пожелал «Хемингуэю» спокойной ночи.
Стейнбек, надо отдать ему должное, не обиделся. Вернувшись в Америку, даже написал статью в газете под названием «Как я в России был Хемингуэем», где с восхищением рассказал о советской образованной милиции. Теперь бы у спящего вечером на скамейке в сквере Стейнбека потребовали прежде всего прописку, регистрацию и отнеслись бы к нему, как к лицу не совсем правильной национальности.
Один из самых романтических и очень популярных рассказов Хемингуэя назывался «Снега Килиманджаро». Это словосочетание всегда манило меня своей недосягаемостью. Мечтая о том, чтобы побывать в этих снегах, я даже придумал в молодости такую фразу: «Мечта тем и привлекательна, что она никогда не сбывается».
14 
