Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
133 
Что ж, Али, мы с тобой тоже проделывали это пару раз, так что ты знаешь, о чем я говорю, и не станешь спорить, если я скажу, что этот предводитель уэльсцев знал, что нужно делать. Он был — лучшим.
Лето постепенно перешло в осень. Уэльские холмы, прежде тускло-коричневые, сделались лиловыми, сизыми, покрылись тысячью тысяч крошечных, похожих на колокольчики цветков, их было такое множество, что они точно накрыли землю фиолетовым ковром. Цветы эти настолько мягкие и вместе упругие, что на них можно улечься — только осторожно, чтобы не уколоться о низкие, касающиеся земли ветви, — и раствориться в их легком, сладком аромате. Лежать на спине и глазеть в беспредельную, напоминающую море синеву, следить, как ныряют и взмывают вверх орлы с золотыми кольцами на шее. Под низким кустарником прячется еще более низкая поросль, укрываясь от снега и ветра, беснующегося там зимой, подымающего и кружащего снежные вихри. Летом на этих кустах поспевают маленькие ягоды — Оуэн назвал их черникой, но на самом деле они синие-синие, как индиго.
Холмы повсюду перерезаны долинами и расщелинами, ближе к вершине эти расщелины становятся столь узкими, что их и не заметишь, пока склон внезапно не исчезнет прямо у тебя перед глазами и не откроется в глубине рыжая скала и ручей, прозрачный, как хрусталь, но коричневого цвета — цвета камня, устилающего его дно. Бывают и серые, плоские водоемы, где вода обточила камень, тысячелетиями выплескиваясь, переливаясь из одного озера в другое. В глубине этих впадин воздух застаивается и солнце жарко печет. Мы оставляли пони на гребне (они бы ржанием и беспокойным движением предупредили нас о приближении посторонних), скидывали с себя шерстяные плащи и штаны и там, на невысокой, пахнущей тимьяном траве у ручья, вновь и вновь занимались любовью или просто отдыхали, лежали обнявшись, прислонившись спиной к прогретой солнцем, поросшей мхом скале и смотрели, как под ряской, покрывающей поверхность пруда, проплывает коричневая рыбина.
В такие минуты Оуэн принимался забивать мне голову преданиями древнего Уэльса — сказанием о Пуилле, принце Дифеда, и Бранвене, дочери Ллира, а я сплетала повесть о Раме и Сите. Потом Оуэн напевал любовную песнь и жалобы Даффида ап Гуилима и Даффида Нанмора — он говорил, что этот бард еще живет среди людей и как-нибудь придет навестить нас в Динбихе. В ответ я рассказывала ему о Парвати, всеобщей матери, она же Кали с ожерельем из черепов, — порой я становлюсь ее аватарой, а Оуэн называл ее Рианнон, девой-матерью, пожирательницей человеческой плоти.
Пришли холода, и, как я уже говорила, со стороны серого моря, порой открывавшегося нам с вершины горы, примчался ураган со снегом. Волки завывали возле овчарен, как-то утром в начале декабря мы отправились в поход против них, взяв с собой больших серых собак с такими высокими лапами, что они не боятся даже глубокого снега, а шея крепкая, широкая, как у самого Оуэна. Мы не убивали и не отлавливали волков, мы гнали их перед собой, все дальше и дальше в горы, и они серой рекой струились перед нами, прыгая, карабкаясь по отвесным кручам, а потом мы увидели их вдали три силуэта на фоне потемневшего неба; закинув головы, они выли, воздавая хвалу луне, потешаясь над нами, оставшимися внизу, мерзнущими в пастушеской хижине позади черного амбара. Однако в хижине нашлись дрова и свечи, и мы пятеро — Оуэн взял на охоту троих егерей — поужинали лепешками и соленой бараниной и улеглись спать на медвежьей шкуре.
Наступило Рождество. Оуэн и его клан, или племя, отмечают этот праздник торжественно. Постарайся представить себе, Ма-Ло, какое значение в этих странах, далеко на севере, имеет постепенное убывание дня по мере приближения года к зимнему солнцестоянию. Люди, живущие в этом климате, верят и надеются, что в какой-то момент солнце остановится, и, когда этот день настает, когда путем тщательного наблюдения за движением тени между высокими камнями, расставленными на холме по кругу, словно зубы в челюсти гиганта, удается установить, что утром солнце поднялось чуть левее, чем накануне, а зашло чуть правее — именно для этой цели и устанавливают эти камни, этот своеобразный календарь, — они провозглашают, что богиня зачала и родила сына Адониса, или Адонаи.
В этот день с холмов, из лесов выходят жрецы-друиды. Они не имеют отношения к христианству. Они приносят ветви омелы и совершают особый обряд, бьют в бубны из древесины дуба, подражая звуку грома. Глава их несет старинный золотой меч в форме серпа: этим мечом он срезает омелу, а затем с оружием в руках охраняет священную ветвь.
133 
