116 
— Вот это, должно быть, та самая тыква, за которой я и полез.
— Мистер Кисс, я боюсь, что у вас будут неприятности, если вы не спуститесь!
— Данди, ты помнишь Зомби из Норбери, Южный Уэльс? Это был я. Они меня так и не поймали. Какая кровавая трагедия! Миссис Салим еще жива? Последний раз я залезал на дерево в Гайд-парке. За мной гналась ватага подростков с бритвами. Они не давали мне спуститься! В конце концов меня спасли две дамы с немецкой овчаркой. Не так уж плохи люди. За мной очень любезно ухаживали. Когда бой был окончен, кого надо — арестовали, и пьяная толпа у паба рассеялась, осталась только одна настойчивая дворняжка. Она все лаяла и лаяла, смутно вспоминая, как ее били. Это что-нибудь значит для тебя, Данди?
— Джозеф! Мистер Кисс! Спускайтесь. Вы убьете себя!
Но Джозеф Кисс удерживается в равновесии, потом, держась за ствол, тянется вперед и с триумфом хватает единственный плод. Он глядит на мерцающую стеклянную крышу, словно мечтая о бесконечности.
— Мы так хвалимся нашими культурными достижениями, что не в силах услышать новые идеи, не в силах их принять. Мы стали слишком консервативными, Данди. Кто придет нам на смену? Можно ли предвидеть будущее или это всего лишь еще один самообман? Мудреный это город. Кто мог предположить, что у него столько сторон, кто может определить, не является ли какая-либо из этих сторон случайной? Есть, например, такой тип кирпичей — тяжелые серые кирпичи, — так вот они лучше всего выглядят во время летнего дождя. А некоторым идет зимний туман. Кто придумал эти эффекты, Данди? Неужели люди? Если это они, то какой гений здесь поработал! И какой гений, даже если это не они! Все-таки немцы сволочи, что начали все это бомбить! Знаешь, на что это похоже? Наверняка должен знать. Это словно схватить за самое больное, уязвимое место и начать колотить по нему молотом, пока не примет нужную форму. Думаю, что на смену мужскому миру должен прийти женский мир. Ой! — Он вдруг затихает. — Кажется, я прищемил яйцо. Мне придется подняться вверх на пару дюймов.
— Спускайся, старина. Мэвис уже приготовила нам закуску. Сандвичи с сыром и помидорами. И лимонад, наверное. Передохни и спускайся. — Данди подскакивает, услышав, как скрипнула дверь.
— Разнообразие Лондона означает, что всякое сравнение хромает. Ты не можешь навязать ему какой-то один образ, как в случае с Парижем, Нью-Йорком или Римом. Справедливо ли это? — Он хмурится и говорит более звучным голосом: — У нас нет выбора, когда мы начинаем свой семидесятилетний забег, и не в нашей воле определить, где мы его закончим. Я придерживаюсь того, что знаю. А знаю я, в любом случае, очень много. Вспоминаю одного правительственного чиновника. Он пришел взглянуть на воронки, так сказать. Мы все были вымазаны в пыли и крови. Мы работали по двадцать четыре часа. «Неважно выглядите, парни, — сказал он нам. — Лучше передохните». А мы до этого, прижимаясь ухом к обрушенной стене, слушали детский голос, который доносился откуда-то из-под развалин, из подвала. А он этот плач не слышал. — Мистер Кисс обнюхивает фрукт, как любопытная обезьяна. — Мне сказали, что я псих, сказали, что мне повезло, раз моя история болезни пропала в сорок первом году. Это дало мне возможность начать все сначала и превратило меня из жертвы в героя. И теперь очень даже помогает. — Он откусывает кусочек своего трофея. — Фу! Это не инжир, не банан! Представь, что ты на необитаемом острове! Ужасно быть предоставленным самому себе и при этом слышать голоса. Даже хуже, чем не иметь приличных фруктов на завтрак. Я что, веду себя странно? — Он пристально смотрит вниз на Данди разумным, все понимающим взглядом и подмигивает ему.
— Ах, дружище!
— Они попробовали провести со мной сеанс. Я имею в виду своих дамочек. Мы взялись за руки и вошли в контакт с духами. Поверь, было совсем не смешно. Сначала я думал, что это стучат соседи или, может, строители. Но стук продолжался. Потом я понял, что у них нет соседей. Тень быстро появляется и так же быстро исчезает. А потом другая. — Вдруг в его голосе появляется смутная тревога. — Данди? — Он смотрит куда-то вверх. — Данди, старина, не говори об этом моей жене. Помнишь, я давал тебе ее номер? Если дойдет до беды, сообщи моей сестре. Берил Мейл, Уайт-холл-восемьдесят семь шестьдесят два. Она — мой ближайший родственник. Она, а не Глория. — Интимный тон исчезает, как только он переходит к более отвлеченному сюжету. — Заглянув однажды в поисках противоядия к одному аптекарю, я увидел там столько реторт и пробирок, что подумал, будто у меня появился шанс. Но он оказался таким же шарлатаном, как все. Темза была красной, как роза, которую мы сегодня видели. Река из расплавленного рубина. Потом наступила ночь. Мне просто была нужна работа. Эта работа казалась легкой. Кельты, сказал он, владеют магией. — Он сдвигается немного вверх по стволу и оказывается у его изгиба, высоко над огромными широкими листьями, вглядываясь в них так, словно это языки пламени. — У всех униженных народов есть эта чертова магия, сказал я. Или религия. Или и то и другое. Это в нашей природе. Была одна женщина-медиум. Так она так увлеклась, что однажды сошла с ума. Замкнулась в себе.
116 
