Последние отзывы

  171  

И только полицейские — бледные, настороженные, движущиеся по тротуару вровень с шествием — не были захвачены духом карнавала. В прежние времена полицейским даже нравилось здесь, но тогда их было гораздо меньше. А теперь полицейских было больше, чем гражданских лиц, и, когда мы повернули вверх к укрытому листвой парку Кембридж-Гарденз и двинулись в сторону Портобелло-Грин, я заметил парней с щитами и в шлемах, укрывавшихся в тени под арками автобана, и снова увидел мужчин в плащах и кожаных куртках, пытавшихся успокоить «своих людей». Я знал, сколь многим обязаны полицейские этим народным лидерам, которые куда больше бледных паникеров, с горячей ненавистью выглядывающих из-под своих шлемов, были способны навести здесь закон и порядок.

Когда мы вышли на Портобелло-роуд, где теперь находятся многие модные магазины, я увидел, что целая фаланга вооруженных полицейских кинулась преследовать троих молодых французов. Некоторые из нас тут же вышли из шествующей колонны, чтобы узнать, в чем же они провинились. Полицейские замешкались, и тогда французские парни схватились за камни и начали швырять их в полицейских, а в это время с другой стороны улицы выбежали двое чернокожих парней. Тут и там начались стычки, и из припаркованных поблизости автобусов на нас устремились сотни и сотни полицейских, которые, полностью скомкав шествие, принялись громить карнавальные платформы, колотить женщин и детей. Толпу охватила паника, и люди обратились в бегство, а те немногие, кто попытался протестовать, немедленно попали под дубинки. Схватив Мэри за руку и держась ближе к стене, я ринулся под арку. Мы побежали к Тависток-роуд, где было еще относительно тихо, а оттуда на улицу Всех Святых, в «Мангроув», холодный, светлый интерьер которого показался нам похожим на святилище. К тому времени, как полицейские добрались туда, заполонив улицу Всех Святых и заняв остановку на выходе из паба, «Мангроув» уже был заполнен людьми, считавшими делом чести не отвечать на вопросы людей в униформе. Около трети присутствующих были белыми, причем по большей части белыми парами, и мы чувствовали единство друг с другом, как будто были, как сказал мой друг Йон Траке, защитниками Аламо или солдатами из Руркс-Дрифта, ожидающими атаки зулусов. Полицейские подначивали нас и провоцировали, но мы делали вид, что ничего не происходит. В какой-то момент Йон Траке и еще один наш приятель вышли на улицу, чтобы расспросить полицейских, откуда они родом и с чего это оказались здесь. Инспектор сказал, что они из Уэйбриджа и что их предупредили, мол, «Мангроув» — это центр бунтарей. Они были уверены, что мы планируем устроить всеобщий гражданский хаос. Когда Йон Трукс попытался объяснить, что агрессия исходит от самих полицейских, инспектор, оглядев его с ног до головы, а точнее с ковбойских сапог до длинных волос, твердо повторил, что его задача — удостовериться, что мы не начнем мутить воду, и посоветовал Иону и всем прочим белым убираться отсюда подобру-поздорову. Когда Йон передал нам все это, мы еще больше развеселились.

— Не думаю, что они и в самом деле нападут, — сказал Элтон Грэм из «Глинера», — но парочка фотографов из «Сан» и «Дейли мейл», отливающихся на углу Макгрегор-роуд, будут очень рады, если мы столкнемся с копами.

Поскольку со всех сторон возобновились крики, мы считали более безопасным оставаться в «Мангроуве». Хотя стоявшие в оцеплении полицейские были явно настроены на стычку, Мэри казалась вполне довольной и охотно общалась с «мангроувцами». Кто-то из наших предложил поиграть в карты. Немного погодя начался один из самых поразительных ритуалов, которые мне приходилось наблюдать начиная с пятидесятых годов, а ведь я был свидетелем многих демонстраций и волнений и в Лондоне, и в Париже. Пока люди в «Мангроуве» мирно обедали и вели добропорядочные беседы, ряды полицейских продолжали прибывать, так что в конце концов в окна не было видно уже ничего, кроме шлемов, щитов и дубинок. Потом, явно по сигналу, полицейские начали ритмично стучать по щитам своими дубинками, словно готовясь к бою, и явно пытались спровоцировать нас на попытку их атаковать. А Элтон, с которым мы сидели за одним столом, покуривая траву и иногда помахивая рукой полицейским, пошутил:

— До чего эти туземцы неугомонны!

Мэри все это по-прежнему забавляло и удивляло, и хотя она ничего не знала о недавних событиях в Ноттинг-Хилле — расистских кампаниях полиции против «Мангроува» и черных активистов, ей вскоре стало очевидно, что полиция хочет силой втянуть в драку тех, кого в прессе обзывали анархистами-головорезами. Монотонный стук дубинок по щитам заглушил беспорядочные звуки насилия, вой полицейских свистков и сирен. Тут кто-то включил в ресторане усилитель, и тогда мы услышали, как голос Боба Марли вступил в соревнование с полицейскими. Это напомнило мне один их старых фильмов Джона Форда, где Ч. Обри Смит заводит граммофон, чтобы заглушить бой тамтамов. Мне пришло в голову, что полицейские выбивают дубинками тот же самый ритм, какой обычно выбивают ладонями толпы футбольных фанатов. Иногда они вдруг останавливались, чтобы посовещаться со своим начальством, и тогда смутные тени газетчиков и фотокорреспондентов, точно шакалы, начинали рыскать туда-сюда в ожидании, когда же начнется бойня. Потом стук дубинок по-щитам возобновлялся. И в сумерках, когда мы провожали Мэри к Колвиль-Террас, где находилась моя квартира, этот стук так и не прекратился. Остальные события мы наблюдали по телевизору. Из телевизионных сообщений следовало, что волнениями охвачено по крайней мере пол-Лондона и что все черное население схватилось за оружие, чтобы перебить полицейских. «Империализм не думает умирать, — пришло мне тогда в голову. — И даже не пытается сменить свои методы».

  171