117 
Одна только невеста, такая красивая в белом бархатном наряде, опушенном горностаем, выглядела живой при скудном свете четырех свечей, проливавшемся на одетых в черное людей, – даже у жениха не было ни единого цветочка на лацкане визитки.
Свидетелями Альдо были его друг Франко Гвардини, аптекарь с Санта-Маргариты, и Ги Бюто. Будущую княгиню сопровождали Анна-Мария Моретти, согласившаяся на это только ради Альдо, и коммендаторе Этторе Фабиани. Манто из каракульчи одной выглядело не менее безрадостно, чем мундир другого. Солманский стоял чуть поодаль и хмуро наблюдал за церемонией; в углу, очень прямой и с незнакомым выражением жесткости на лице, стоял Заккария, а у его ног, подчеркнуто одетая в траур, на коленях молилась Чечина...
Обоих целыми и невредимыми привели во дворец утром того же дня – мерзавцы сдержали свое обещание и не причинили им никакого вреда. Но едва Чечина увидела Морозини, как разыгралась душераздирающая сцена.
– Ты не имел права соглашаться на эту гнусность! – закричала она. – Даже ради нас!.. Все случилось по моей вине! Если бы я сдержала свой гнев и промолчала, нас не схватили бы!.. Но я никогда не умела молчать.
– За это я тебя и люблю! Не упрекай себя ни в чем: если бы ты ничего не сказала, Солманский еще что-нибудь придумал бы, чтобы заставить меня жениться на своей дочери! Или тебя все равно бы схватили вместе с Заккарией, а может, и с господином Бюто... Что нам эта свадьба, раз вы – со мной?
Она с рыданиями упала в его объятия, и несколько минут князь ласково утешал этого большого несчастного ребенка. Заккария же, внешне более спокойный, но тоже со слезами на глазах, изо всех сил старался выглядеть невозмутимым. Когда наконец Чечина оторвалась от груди Альдо, он объявил, что поселит их обоих в доме, купленном в прошлом году близ Риальто, прибавив, что не хочет заставлять их, в особенности Чечину, служить неприятному им человеку. Тут слезы Чечины мгновенно высохли от новой вспышки гнева:
– Чтобы мы оставили тебя здесь совсем одного с этой отравительницей! Ты смеешься над нами?
– Не совсем, – ответил Морозини, не понимавший, что тут смешного. – И опять ты преувеличиваешь! Насколько мне известно, она никого не убивала!
– А ее муж? Этот английский милорд, из-за смерти которого она попала в тюрьму, – ты уверен, что она здесь ни при чем?
– Ее оправдали. Прошу тебя, прежде чем отказаться от моего предложения, обдумай, каким будет твое положение: новая княгиня поселится здесь. Если ты останешься, тебе придется служить ей...
– Она будет здесь жить? И где же? В покоях донны Изабеллы?
Альдо взял Чечину за руку и повел к лестнице:
– Пойдем со мной! И ты тоже, Заккария... Так он привел их к двойной двери, за которой находилась комната его матери. Отныне никто не мог сюда войти: вход преграждали приколоченные с обеих сторон и скрещенные, словно алебарды невидимых стражников, два длинных весла от гондолы цветов рода Морозини.
– Вот! Фульвия и Ливия убрали комнату, потом закрыли ставни, а Дзиан по моему приказанию прикрепил вот это. Что касается... донны Анельки, я велел приготовить для нее лавровую комнату, до сих пор предназначавшуюся для высоких гостей...
На мгновение онемевшая от волнения Чечина вновь обрела голос и спросила:
– Ты тоже туда переберешься?
– У меня нет никакой причины для того, чтобы покидать мое привычное обиталище.
– В другом конце дома?
– Ну да! Мы разделим кров, но не постель.
– А... отец?
– За исключением сегодняшней церемонии, он больше никогда сюда не войдет. Я этого потребовал, и он согласился. Как ты думаешь, сможешь ты здесь жить при таких условиях... если, например, мне понадобится уехать?
Не беспокойся, смогу! А теперь я вернусь на кухню. К себе! И, пока я там, можешь кушать спокойно.
И вот теперь она стояла на коленях в часовне, в своем платье из черной тафты, с кружевным шарфом на голове, и молилась сосредоточенно и страстно, отчего между бровей у нее залегла складка.
Отвечать на вопросы священника было пыткой для Морозини. Он обещал любить свою подругу. В первый раз в своей жизни князь давал обещание, которое не собирался выполнять. Тягостное чувство, от которого он попытался избавиться, сказав себе, что свадьба – всего лишь комедия, а клятва – простая формальность. Разве та, что сейчас станет его женой, не произносила в точности те же слова, когда выходила замуж за Эрика Фэррэлса? Известно, чем это кончилось. Еще он спрашивал себя, что может испытывать в эту минуту женщина с ангельским лицом и телом нимфы, на которую он за время церемонии ни разу не взглянул? Даже когда их руки соединились для благословения, произнесенного священником из собора Сан-Марко, кузеном Анны-Марии и старым другом Альдо!
117 
