75 
На меня посмотрели с ярко выраженным сомнением, мол, ты, дядя, наверное, совсем глуп, если задаешь такие вопросы.
– Рано или поздно я или догадаюсь, или узнаю точно. Помнишь, меня назначили Смотрителем, а это значит, что мое пребывание здесь продлится… – Пришлось сделать неумышленную паузу, поскольку о сроке и прочих деталях службы мне никто так и не сообщил. – Достаточное время. К тому же ты сама сказала: очень скоро мы расстанемся, как начальник и подчиненный.
– Да, очень скоро… – с задумчивой надеждой пробормотала Ньяна.
– Так стоит ли хранить молчание?
Она обернулась, словно проверяя, не идет ли кто следом за нами.
– Если я скажу, вы рассердитесь.
Чем дальше, тем запутаннее. Хотя, как правило, там, где развешивают кружева недомолвок, сама тайна не стоит и ломаной медной монетки.
– Попробуй и узнаешь. Ты же не робкого десятка, верно?
Губы женщины изогнулись в немного грустной улыбке:
– Откуда ж я знаю? Случая проверить не было. Ладно, скажу. Устала я от службы этой. Верите?
Если б ты знала, пышечка, как я тебя понимаю! Семь лет – не десять, но ты и не помышляла в юности заниматься тем, что тебе всучили.
– Верю.
– Не подумайте, я очень жалела йерте Ловига. Хороший он был человек. Только как стало понятно, что из столицы на замену нового Смотрителя присылать не торопятся, мне радостно стало.
– Нет начальника, значит, и службы нет?
– Вроде того. – Она улыбнулась снова, теперь почти виновато, но в то же время дерзко. – Мне месяц осталось служить. А тут вы…
Да, а тут я. Как снег на голову в разгар лета. И ведь никто не виноват, вот беда-то!
– Я не просил о своем назначении нарочно.
– А если и просили, что сейчас переменишь? – разумно заключила Ньяна.
Ничего. Все решено и скреплено печатями.
– Что ж, с причиной твоих обид разобрались. А Нери?
– Неужто не поняли?
– Я должен был понять?
Защитница укоризненно мотнула головой:
– Она ведь неспроста такую встречу вам устроила.
Я задумался.
В столичных домах мне доводилось видеть и более церемонные приемы: простота в Веенте была не в почете, потому потуги на придворную вычурность не показались мне странными. А должны были, здесь ведь не столица. Но я пока еще не знаю, куда именно попал.
– Да, наверное. Только я решил, будто так заведено.
– Заведено! – фыркнула женщина. – Лучшее платье она надела, самое дорогое в Доле. И дольинцев нарочно так расставила, чтобы вы сразу поняли…
– Сразу понял, кто здесь хозяин?
– А что же еще?
Пожалуй, девушка старалась изо всех сил. Но все ее усилия оказались напрасными, и похоже, по очень простой причине.
– Дольинцы не хотят видеть над собой женщину, так?
Ньяна согласно развела руками:
– А вы бы захотели?
Я бы не отказался. Мне привычнее следовать указанным путем, а не прокладывать новый. Но наверное, если с детства воспитываешься как хозяин, потом очень трудно заставить себя прислуживать. Даже достойнейшему из достойных. Хотя… А как же быть со Смотрителем? Он ведь тоже в каком-то смысле поставлен над Долом.
– А меня, получается, хотят?
– Вы хотя бы мужчина. Да и дело ваше… стороннее.
Любопытное замечание. И почему-то оно мне не нравится.
– Объясни.
– А чего объяснять-то? – недовольно нахмурилась Ньяна. – Вам только знак свой поставить на бумагах надо, и все.
Я тоже так думал. Еще вчерашним утром. А потом вдруг выяснилось, что действительность немного сложнее.
– А бумаги откуда возьмутся?
Серые глаза мило округлились:
– Принесут. Уже готовые, расписанные.
– А если мне не понравится то, что в них указано?
Защитница остановилась, перекрывая дорогу и мне:
– Как так не понравится?
Как не понравилось, к примеру, желание двух склочных женщин избавиться от хозяина дома. А впрочем, кажется, теперь я все понял:
– Прежний Смотритель так и вел дела, верно? Подписывал все, что от него требовали, даже не читая?
На лицо Ньяны опустилась тень:
– Почему же… Читал он.
– Но не писал по-своему?
Молчание. Напряженное. Вспоминающее.
– Больше не буду спрашивать, не волнуйся.
– Никто ему ничего дурного и не приносил!
Сказано с вызовом и легким налетом отчаяния. Одно из двух: или защитница сама замешана в невинных проделках почившего старика, или ей даже в голову не приходило, что можно поступать иначе, чем действовал «йерте Ловиг».
– Я же сказал: больше не спрашиваю. Незачем. Человек умер, и Бож ему судья.
75 
