очень нудно 
20 
Гутиерес вышел, всем своим видом показывая, до чего ему не хочется упускать добычу.
– Мало похоже, что нам удалось его переубедить, – отметил Морозини.
– Какое это имеет значение? Единственное, что важно: он перестанет досаждать вам. Его обвинение – нелепость!
– Людям свойственно подозревать чужаков, в особенности иностранцев.
– Это свойственно скудоумным людям. Первое качество хорошего полицейского – умение распознать, с кем имеешь дело.
В соседнем монастыре зазвонил колокол. Альдо снова встал, и на этот раз его не удерживали. Когда он склонился к руке хозяйки, его взгляд заискрился.
– Я очень вам благодарен, госпожа герцогиня. Вы даже не можете представить себе, как благодарен!
Тот же огонек зажегся в темных зрачках доньи Аны.
– Не хотите ли вы сказать, дорогой князь, что мое свидетельство не было чистой правдой?
Морозини полной грудью вдохнул свежий воздух. Легкий ветерок с моря тихонько шевелил верхушки высоких пальм.
– Прохладно, а платье вашей милости (он сознательно употребил английское обращение к герцогиням, уж очень оно подходило донье Ане) из очень красивой ткани, но совсем легкое... А ваша милость пока не послала за шалью...
На этот раз расхохоталась она. Потом тоже встала и взяла Альдо за руку.
– Думаете, надо было?.. Да ведь мне никогда не бывает холодно! Но... мне хотелось бы знать, куда вдруг так заторопился Фуенте Салида? Он охотно прибедняется, хотя и не нищий, далеко не нищий. Так почему он поспешил пристроиться в королевскую свиту?
– Острый приступ «курсилерии»?
– Что-то не очень верится в это: у него есть возможность приблизиться ко двору, когда захочет. А может быть, он просто-напросто раскаивается в своих фантастических обвинениях?
– Возможно. Но если он испытывает угрызения совести, я об этом узнаю. Завтра утром я отправляюсь в Мадрид, и было бы очень странно, если бы я там не отыскал его. Не забудьте: мне нужны его знания. И это – единственная причина, по которой я не поколочу его.
– А то бы поколотили?
– Как бы, по-вашему, на подобные обстоятельства отреагировал испанец?
– Боюсь, очень бурно.
– Мы, венецианцы, столь же чувствительны, но вам я обещаю по возможности быть с ним любезным.
Морозини не стал говорить, что ему пришла в голову странная идея. А не был ли вором сам «дон Базилио»?
Они вышли в большой внутренний Двор, где их уже дожидался дворецкий, которому было поручено проводить гостя до экипажа.
Альдо поклонился:
– Я навсегда ваш раб, донья Ана. Отныне я знаю, как выглядит ангел-хранитель!
– Истине очень трудно проложить себе дорогу к свету. И наш долг помочь ей в этом... И потом, если быть до конца откровенной, я буду очень рада, если, лишившись портрета, избавлюсь наконец от визитов Сусаны. Мне... мне они совсем не нравятся!
Доехав до площади, в глубине которой возвышался палас-отель «Андалусия», Морозини вдруг заметил человека в старой соломенной шляпе и выцветших красных лохмотьях, показавшихся ему знакомыми. Человек явно делал уже не первый круг по площади. Князь остановил коляску и выпрыгнул из нее, подумав, что, возможно, Диего Рамирес ждет именно его. И не ошибся: едва заметив Альдо, нищий потихоньку сделал ему знак следовать за собой.
Шествуя друг за другом, они приблизились к известному вгороде зданию, барочный фасад которого был украшен великолепными азулехос. Здесь располагался приют де ла Каридад, основанный в XVI веке носившим то же имя религиозным братством. Приют давал убежище нищим и хоронил казненных, чьи брошенные тела до этого разлагались под открытым небом. Одним из создателей и главных попечителей благотворительного заведения выступил дон Мигуэль де Манара, чья распутная жизнь, должно быть, послужила основой для истории Дон-Жуана. То, что в приют вошел нищий, никого не должно было удивить, но и появление в таком месте весьма элегантного господина – тоже, потому что монахини, работавшие в приюте, часто принимали дары от представителей высшего севильского общества.
Все так же, на некотором расстоянии друг от друга, Морозини и нищий прошли в часовню, которая всегда была открыта до позднего вечера. Зная, что его странный знакомец еврей, Альдо гадал, зачем тот привел его в христианскую церковь, но Рамирес не стал проходить внутрь, к алтарю, а остановился справа от большой двери перед кошмарным творением Вальдеса Леаля, шедевром испанского реализма, о котором Мурильо говаривал, что рассматривать его можно, только зажав нос.
20 
