Обыскивать больше было нечего. Для очистки совести он нагнулся, чтобы посмотреть под мебелью. Вокруг одной из ножек кровати обвился галстук. Подобрав его, Монтальбано вспомнил, что когда инженера нашли, ворот рубашки у него оказался расстегнут. Он вытащил из кармана фотографии и убедился, что цвет галстука прекрасно сочетался с костюмом, который был на инженере в момент смерти.
В комиссариате он застал взбудораженных Джермана и Галлуццо.
– Бригадир?
– Фацио и все остальные на бензоколонке по дороге к Маринелле, там была перестрелка.
– Еду туда срочно. Мне что-нибудь приносили?
– Да, пакет от доктора Якомуцци.
Он открыл пакет, там была цепочка, и снова запечатал.
– Джермано, давай со мной, поехали на эту заправку. Ты меня там оставишь и поедешь дальше в Монтелузу на моей машине. По дороге скажу, что тебе нужно будет сделать.
Комиссар пошел в свой кабинет, позвонил адвокату Риццо, сообщил, что цепочка ему уже отправлена, и напомнил, что он должен в обмен на нее отдать чек на десять миллионов.
Пока они добирались до места происшествия, комиссар давал Джермана, следующие наставления: не передавать Риццо пакет, пока чек не очутится у него в кармане, а потом отвезти этот чек Capo Монтаперто по указанному адресу и настоять, чтобы тот его обналичил, как только откроется банк, завтра в восемь утра. Он чувствовал, что история Лупарелло стремительно движется к развязке, но пока многого не понимал, и это его раздражало.
– Потом заехать за вами на заправку?
– Нет, оставайся в комиссариате. Вернусь на служебной.
Полицейская машина и частный автомобиль перекрывали на заправке въезд и выезд. Как только он вышел, махнув Джермана, отъезжавшему в Монтелузу, ему ударил в нос сильный запах бензина.
– Под ноги смотрите! – крикнул ему Фацио.
Бензин затопил все вокруг, от испарений Монтальбано замутило. На заправке стояла машина с номером Палермо, ветровое стекло разбито.
– Был один раненый, тот, кто сидел за рулем, – сказал бригадир. – Увезла «скорая».
– Рана тяжелая?
– Не, ерунда. Зато чуть не помер со страху.
– А что в точности случилось?
– Если хотите сами поговорить с заправщиком…
На вопросы комиссара тот отвечал голосом таким визгливым, что Монтальбано то и дело ежился, как от скрипа мокрого пальца по стеклу. Дело было приблизительно так: остановилась машина, тип за рулем, он был в машине один, попросил залить полный бак, заправщик сунул в бензобак пистолет и оставил его там, потому что тем временем подъехала другая машина, водитель которой попросил бензина на тридцать тысяч и проверить масло. Когда заправщик стал было обслуживать вторую машину, кто-то выпустил автоматную очередь из проезжающего по шоссе автомобиля, который, прибавив газу, затерялся в потоке транспорта. Человек на первой машине сразу умчался вдогонку, шланг вывалился, продолжая качать горючее. Второй водитель кричал благим матом, ему пулей задело плечо. Оправившись от первого испуга, заправщик сообразил, что опасность миновала, и стал оказывать помощь раненому, меж тем шланг все поливал землю.
– Ты видел в лицо человека в первой машине, того, который за ними погнался?
– Никак нет.
– Точно?
– Убей меня Бог.
Тем временем прибыли пожарные, которых вызвал Фацио.
– Сделаем так, – сказал Монтальбано бригадиру. – Как только пожарные закончат, бери в охапку заправщика, который меня совсем не убедил, и вези в комиссариат. Нажми на него как следует, он знает отличнейшим образом, кого пытались убрать.
– Я тоже так думаю.
– На что спорим, что это один из ребят Куффаро? В этом месяце никак их очередь?
– Обокрасть меня хотите? – смеясь, спросил бригадир. – Вы уже выиграли пари.
– Пока.
– Вы куда? Хотите, я вас отвезу на служебной машине?
– Пойду домой переодеваться. Отсюда пешком – минут двадцать. Заодно малость проветрюсь.
И он зашагал к дому. Ему не хотелось появляться перед Ингрид Шёстрём таким фатом.
Глава двенадцатая
Выйдя из душа, еще раздетый, он уселся перед телевизором, весь в каплях воды. Показывали похороны Лупарелло, которые состоялись утром. Оператор смекнул, что придать хоть какой-то драматизм этой церемонии, в противном случае неотличимой от любого другого скучного официального мероприятия, могло лишь семейное трио: вдова, сын Стефано и племянник Джорджо. Синьора время от времени непроизвольным нервическим движением закидывала назад голову, как будто повторяя «нет». Этот жест комментатор голосом тихим и сокрушенным интерпретировал как алогичное, но неизбежное неприятие живым существом конкретного факта смерти. Но пока камера постепенно наезжала, чтобы дать крупный план, Монтальбано увидел в глазах вдовы подтверждение того, в чем она ему призналась: в них читались презрение и скука. Рядом сидел сын, «окаменевший от горя», сказал диктор, – он назвал его «окаменевшим» лишь потому, что самообладание инженера-младшего граничило с равнодушием. Джорджо, напротив, раскачивался, как дерево на ветру, смертельно бледный, держа в руках мокрый от слез носовой платок, который он беспрерывно терзал.