98 
16
– Пятьдесят! Шестьдесят франков!
Кто-то в тишине закашлялся нервно.
– Восемьдесят пять! Девяносто!
Когда длинный объявил сто, зал замер. Но торг продолжается:
– Сто десять франков! Сто двадцать! Сто тридцать!
Стенографисты в таких случаях зафиксировали бы движение в зале.
– Двести! Двести двадцать! Двести сорок!
Есть такая ситуация: все вокруг прямо из ничего делают счастье и деньги, а тебе, дураку, непонятно, как это делается. И тогда к сердцу волнение подступает. Взволновало зал. Господин в правом углу – явно русский. По морде видно. И в левом углу – тоже русский. Цена уже проскочила пятьсот франков, а они друг другу не уступают.
– Семьсот пятьдесят! Восемьсот!
Но ведь русские понимают в искусстве. Не так ли?
– Тысяча франков! Тысяча сто!
17
Убегать тут некуда. И далеко не убежишь.
Руди понимает это. И убегать не собирается.
Мыслей о спасении в его голове нет. У него вообще никаких мыслей нет. Он видит, слышит и чувствует. Он чувствует всем телом, лицом, грудью нарастание возбуждения в зале.
18
У господина справа обтрепанные манжеты. У господина слева грязный, засаленный галстук. Все ясно: какие-то богатые люди выставляют подставных, чтобы своим присутствием не привлекать излишнего внимания к шедевру, который купить хочется, чтобы цену не вздувать.
Три тысячи! Три тысячи триста!
19
В римском Колизее десятки тысяч женщин одновременно входили в состояние глубокого полового возбуждения в моменты диких убийств на арене. Гладиаторы резали друг другу глотки, убивали слонов, жирафов, тигров и львов, но и сами попадали в когти и в зубы обезумевших от ужаса зверей. Туда, на арену, выгоняли детей и взрослых, пленных и преступников, и весь Рим орал одним диким воплем. Звери рвали людей в клочья, звери рвали друг друга. Люди убивали зверей и людей. И в моменты убийств женщины Рима предавались самым простым и самым сильным наслаждениям половой любви. Сюда, к Колизею, на время игр собирались мужчины-проституты со всей империи. И хорошо зарабатывали. Состоятельные римлянки с собой на представление по десятку самых дюжих рабов приводили… Великий город, столица мира, во время боев гладиаторов сходил с ума и превращался в единое мировое блудилище без различия рангов.
Не будем осуждать римлян за зверство. Просто у них в те времена не было кинематографа. Из-за отсталости технической они были вынуждены наслаждаться зверством в натуре, а не на широком экране.
С тех далеких лет натура наша никак не изменилась. Просто мы научились свое зверство скрывать. Иногда. Тут в красной тьме возможность видеть убийство не на экране возбудила женщин. И Руди Мессер это возбуждение ощущает, он видит вздымающиеся груди, чувственный оскал и трепет ноздрей, он слышит стук женских сердец в едином ритме.
20
Борьба продолжается:
– Пять! Пять пятьсот!
Эксперт с лупой выскочил на возвышение, просмотрел мазки и кому-то утвердительно кивает в зал: сомнений нет, это действительно ее кисть. Вне сомнений – это работа той самой Стрелецкой.
– Десять тысяч! Одиннадцать! Двенадцать!
Шепот в зале.
– Вы раньше слышали об этой, как ее… Стрелецкой?
– Ну как же! А разве вы ничего о ней не знаете?
– Двадцать тысяч франков!
Руки в двух концах не опускаются, и тогда длинный с молотком краткости ради пропускает цифры целыми рядами:
– Пятьдесят! Шестьдесят! Семьдесят!
21
Большой мускулистый человек оскалился и повернулся к своим почитательницам. Они ответили единым выдохом со стоном. И тогда большой человек вознес топор.
22
Дошел до большой и очень круглой цифры, дал себе передых и снова, захлебываясь:
– Сто тысяч! Сто десять! Сто двадцать!
Растет напряжение. Как не расти? Каждый в зале соображает: может, подключиться к борьбе, пока не поздно, да шедевр и перехватить. То тут, то там руки поднимаются, демонстрируя желание заплатить больше. Но борьба по-прежнему идет в основном между двумя оборванными русскими упрямцами. А они, может быть, просто так нарядились. Сейчас кто-то из них ухватит удачу за крылья, кто-то сейчас шедевр приобретет. Сейчас борьба прекратится. Один уступить должен, выше-то цену поднимать некуда. Это все-таки не Гойя. И не Пикассо.
23
Руди Мессер почему-то подумал о том, что сейчас убьют не кого-то, а…
24
– Пятьсот тысяч!
При этих словах, ломая тишину каблуками, вошел в зал полицейский наряд. Шедевры аукциона охраняются устроителями, однако власти славного города Парижа, как-то прознав о происходящем, дополнительные меры безопасности приняли.
98 
