Последние отзывы

  103  

— Да так, всякую детскую ерунду. Звездочки, солнышки, цветы. Ничего особенного, но он был человек чувствительный. Ему нравилось все украшать. Лопаты, мотыги, заступы. Его инструменты трудно было спутать с чужими. Когда он умер, я оставил его заступ себе на память. Лучше него я человека не знал.

Старый Андре принес заступ с отполированной временем ручкой. Адамберг внимательно изучил сотни рисуночков, вырезанных на дереве. Потертостью ручка напоминала столб-тотем.

— И правда красиво, — искренне сказал Адамберг, поглаживая черенок лопаты. — Понимаю, почему вы ею дорожите.

— Мне становится грустно, когда я вспоминаю Андре. Вечно он что-нибудь болтал и балагурил. А вот о ней никто не сокрушался. Я не раз спрашивал себя, не она ли это сделала. А Ролан узнал.

— Что сделала?

— Продырявила лодку, — пробормотал старый садовник, сжимая ручку заступа.

Мэр довез Адамберга на грузовичке до вокзала в Орлеане. Сидя в холодном зале ожидания, Адамберг ждал поезда и жевал кусок хлеба, чтобы перебить вкус самогонки, от которой жгло желудок. Слова Андре все еще звучали у него в голове. Унижение отца, его покалеченная рука, убийственное тщеславие матери. Будущий судья жил в тисках противоречий, они-то и испортили его, он жаждал изничтожить слабость отца, превратить слабость в силу. Убивая вилами, ставшими для него символом изуродованной руки. Фюльжанс унаследовал от матери страсть к подавлению, а от отца — невыносимую униженность слабого. Каждый удар смертоносных вил воздавал честь и славу Жерару Гийомону, побежденному, утонувшему в прудовой тине. Его последняя шутка.

Убийца не мог расстаться с украшенной Жераром ручкой вил. Удары должна была наносить рука отца. Тогда почему он не множил раз за разом убийство матери? Не уничтожал ее подобия? Женщин среднего возраста, злобных и деспотичных? В кровавом списке судьи были мужчины, женщины, юноши, зрелые люди и старики. А среди женщин — совсем молоденькие девушки, полная противоположность Мари Гийомон. Возможно, он желал властвовать над всем миром, нанося удары вслепую? Адамберг проглотил кусок ржаного хлеба и покачал головой. Нет, в этом неистовом истреблении был какой-то иной смысл. Убийства не просто вновь и вновь изничтожали давние унижения, они укрепляли мощь судьи, как и выбор родового имени. Оно возвышало, служило оплотом против слабости. Почему насаженный на вилы старик давал Фюльжансу ощущение силы и власти?

Внезапно Адамбергу захотелось позвонить Трабельману и подразнить его, сообщив, что он вытянул за ухо всего судью целиком и скоро доберется до содержимого его головы. Той самой головы, которую обещал принести майору на вилах, чтобы спасти от тюрьмы тощего Ветийе. Вспоминая, как злобно и агрессивно вел себя Трабельман, Адамберг испытывал жгучее желание засунуть его в высокое окно собора. Запихнуть туда верхнюю часть туловища, чтобы он оказался нос к носу со сказочным драконом, с чудовищем из озера Лох-Несс, с рыбой из озера Пинк, с жабами, миногой и другими тварями, которые начали превращать жемчужину готического искусства в настоящий зоопарк.

Увы, слово не воробей, и никакое окно, даже готическое, ничего тут не исправит. Если бы все было так просто, каждый оскорбленный гражданин страны прибегал бы к этому способу и во Франции не осталось бы ни одного свободного окна, даже самого маленького окошка в деревенской часовне. Трабельман был недалек от истины. Той самой истины, которую он начал постепенно осознавать, благодаря неоценимой помощи Ретанкур в кафе в Шатле. Когда вам помогает блондинка в погонах, это прочищает мозги, как сверло дрели. Трабельман ошибался только насчет «эго». Тут он ничего не понял. Потому что есть «я» и «я», думал Адамберг, идя по набережной. Собственное «я» и «я» родного брата. Возможно, стремясь защитить Рафаэля, он сам отстранялся от мира, существовал в отдалении от других людей, в невесомости. И, разумеется, вдали от женщин. Сойти с этого пути означало бросить Рафаэля, позволить ему умереть в одиночестве в его берлоге. Поступить так Адамберг не мог, вот и отказался от любви. Или разрушил ее? Неужели он не оставил от нее камня на камне?

Комиссар смотрел на втягивавшийся в здание вокзала поезд. Больной вопрос, ответа на который он не знал, выталкивал его прямиком в ужас перевалочной тропы. И ничто не доказывало присутствия там Трезубца.

Свернув на улицу, где жила Клементина, Адамберг щелкнул пальцами. Не забыть рассказать Данглару о древесных лягушках из пруда в Коллери. Он наверняка обрадуется, узнав, что с лягушками тоже получается. Бах — и взрыв! Правда, звук чуточку другой.

  103