12 
— Неужто отпустишь?
— Гуляй пока, — Олег повернулся и пошел прочь, — сам свою долю найдешь.
— Постой. Постой, парень. Скажи, почему не убил?
Середин остановился. Незнакомец, держа в руках одежду, спешил за ним.
— Так тебе и скажи. Я и сам не знаю. Если б ты по своей воле волкодлаком стал, то не потянулся бы за рыбой в горшке, а первым делом купца на телеге порешил. Опять-таки жизнью не дорожишь — не мила она тебе в этаком обличье. Вот, вроде, и все. Да ты оденься, чего голым бегать.
— Да, сейчас… — Незнакомец запрыгал, попадая ногой в штанину. — Уж очень ты меня огорошил. Я думал — все, кончился Невзор.
— Как же ты, Невзор, волчью стать принял?
— Эх, парень, долгий разговор.
— Ну, так присядем, поговорим. Спешить некуда, а спать уже все одно не хочется. Меч? — Середин кивнул на шрам.
— Сабля. Печенег память оставил в ту зиму.
— Быстро заросло. Как на собаке, или на волке.
— И об этом расскажу.
Они присели на чешуйчатый ствол сосны, завалившейся с крутого берега. Невзор повертел в руках шапку, хлопнул, выбивая песок, о колено.
— Слушай, парень, раз…
— Олег.
— Слушай, Олег, раз пристало. Отца я почти не помню — хазары его в дозоре срубили, мать на другой год померла. Меня дядька по матери, десятник княжеской дружины, к себе взял. Сам бездетный, без семьи, пока я мал был — у него в веси жил, а как подрос малость — он меня с собой повсюду таскал: и в поле, на дозор, и по оброку в деревни, хотя это редко. Не любит дядька Часлав службу такую. Ни в хоромах княжеских, ни налог собирать. За это и десятник до сих пор, хоть князь и привечает. Почитай, с десяти годов меня к седлу, к брани приучал. А в ту зиму раз шли мы с поля. Две луны в степи, как волки, рыскали. Это раньше хазары под урожай набегали, а теперь — нет. Печенеги в любое время налетают. Под вечер уже смотрим — дым. Дозорный прискакал: печенег деревню пожег, полон ведет. Дядька Часлав нас рассыпал за курганом, аккурат вдоль дороги. Ждем. Точно, ведут полон: бабы, ребятишки. Мужиков мало — побили, видать. Сами веселые, хмельные, нагайками играют. Посчитали врагов — втрое против нас. Но дядька говорит: сдуру не налетать — стрелами побьют, на пики поставят. Как в балочку у кургана втянутся, так и вдарим. Луки готовь, по разу успеем стрельнуть, положим, сколько удастся — и в сечу! Кто мимо стрелу пустит — сам пороть буду. Ребята в смех: кто ж мимо пустит, раз сам десятник и учил. Так и вышло, положили десятка полтора стрелами и вдарили. Крепко рубились печенеги, а один, как увидел, что не уйти, стал полон сечь. У меня — аж в глазах темно. Кинулся к нему, себя не чуя, ну, и достал он меня. Его Часлав срубил, а я помню только — глаза синие надо мной, и все… Очнулся — в избе лежу на лавке. Хотел встать, да куда там. Только ноги свесил и, как куль с зерном, на пол и грянулся. Тут вбегает девка, в темное вся одета, волосы темного золота, глаза, как трава речная, — и давай меня обратно на лавку. Да ругается так, что и последний вор позавидует. Куда, говорит, собрался, телок непутевый? Тебе лежать да лежать еще. Я спрашиваю: где дядька? Она — ушли уж неделю как. Велели, мол, за тобой ходить. Оказалось, привезли меня в ту деревню. Когда печенег налетел, эта девка с братом только одни и спрятались. Брат у нее колдун оказался, да и она тоже то ли ведунья, то ли знахарка. Колдун печенегам глаза отвел, так и переждали беду. Ну, дядька Часлав и велел ей меня выхаживать. Она и сама не против — как-никак людей из неволи отбили…
Невзор замолчал. Из-за поворота, осторожно ступая по песку вдоль реки, показался Вторуша с топором в одной руке и с дубиной в другой.
— Тьфу ты, я думал, вы тут насмерть побились, а они разговоры ведут.
— Все в порядке, — успокоил его Олег, — ты иди пока, мы подойдем скоро.
Бывший дружинник дождался, пока купец скроется за поворотом, и продолжил.
Выходила его знахарка, и колдун помог, а как первый раз из избы вышел — чуть не упал. Да не от слабости, а от тех глаз синих, что в поле возле кургана привиделись. Стоит деваха, росточка небольшого, опрятная, в платке теплом, руки в рукавах зипуна греет. Увидела его — в ноги бросилась. Оказалось, это за нее Невзор под саблю подставился.
— Я же, говорит, каждый день хожу, пособить чем, помочь, а меня Велена да брат ее гонят. — Невзор покачал головой. — Я и сам заметил: знахарка ко мне так и тянется, хоть виду не кажет. Она добрая, только уж очень ругается, если не по ее выходит. Стал я гулять помаленьку. С Малушей, с девахой этой, встречаемся. Они всей деревней в амбаре жили — от изб одни головешки остались. Стали строиться помаленьку, я, хоть и непривычен избы ладить, тоже помогать взялся. А жил покамест у Велены с братом. Она поняла уже, что потерян я для нее, но виду не подавала, только ночью часто плакала. А брат — так просто змеей шипел. Ты, говорит, уже в земле бы лежал, если бы не сестра. Весной, на Травень уже, прискакал дядька Часлав за мной. Пора, говорит, и на службу. Попрощался я с Малушей… Ты чего ухмыляешься?
12 
