— Силен ты, хозяин, — высказал общее мнение от руля Ксандр, — посередь моря за борт скакать. А ну мимо бы проскочили? Поди угляди потом голову человеческую среди волн. Голова маленькая, волны высокие. Так и остался бы тут один навеки.
— Ерунда, — встряхнулся ведун и начал одеваться. — Я слово знаю, догнал бы.
— Ну тогда тебе проще… — признал кормчий.
* * *
Новый разрыв среди камышовых зарослей путники заметили только на следующий день. По странному стечению обстоятельств, это случилось как раз на сто пятидесятой версте от устья Ахтубы, а потому оба корабля уверенно повернули в раскрывшийся лиман. Беспокоился по поводу возможных отмелей и затонов только Середин, имевший в школе по географии слабую троечку — но она, родимая, вытянула и в этот раз. Поросший камышами лиман потихоньку сужался верста за верстой, но не заканчивался тупиком или россыпью мелких ручейков, и вскоре стало ясно, что ладьи плывут против течения по широкой, саженей в сто пятьдесят, реке с относительно крутыми берегами. Камышам поначалу отводилась полоска в полста шагов у каждого берега, потом в десять шагов, а потом прибрежные заросли пропали вовсе, и берег обрывался в глубину почти отвесно — хоть швартуйся к нему как к причалу.
Для невольниц настала пора отдыха. Против течения, да еще и против ветра суда шли на веслах. Гребли все, моряки начинали работу с утра, а затем в две смены садилась судовая рать. К полудню снова наступало время моряков, а потом — снова скандинавов. Все мужи выкладывались на работе честно, а потому, сменившись, падали пластом, постепенно приходя в себя. К женщинам их, может, и тянуло — да только сил не оставалось почти ни у кого. Скорость же движения получалась до обидного крохотной: версты две в час — что-то около пятидесяти в день после напряженной работы от рассвета до заката.
По берегам тянулась, покачивая высоким ковылем, степь, из которой в воду время от времени вылетали в реку сухие шарики перекати-поле, похожие на скелеты дохлых футбольных мячей. И пейзаж этот не менялся час за часом, день за днем…
На четвертые сутки члены команды перестали даже разговаривать. Они гребли, падали, снова гребли, словно превратились в зомби, ничего не знающих и не понимающих, и способных только на очень простые, однообразные действия. Невольницы отсыпались, отлеживались и спустя некоторое время с их стороны даже послышались смешки. Теперь Олег начал понимать, почему во времена так называемого Монгольского ига имеется так много фактов разграбления ушкуйниками городов Золотой Орды, степных кочевий и крепостей во время регулярных, раз в два-три года, походов в Персию — но нет подобных фактов при возвращении их в Новгород, Руссу и Смоленск. Просто назад русские ребята возвращались по Волге против течения! Тут уже не до сражений…
Шестой день принес потрясающее зрелище: оба берега реки оказались сплошь усыпаны костями — человеческими и лошадиными скелетами, — ломаными мечами, обломками щитов, пробитыми шлемами и рваными, словно ветхая ткань, кольчугами. Видать, именно здесь, на скованном льдом Урале, и случилась зимой решительная битва муромцев с торками. Русские своих раненых и павших забрали, а вот о павших степняках позаботиться оказалось некому.
— Прими, Господи, души убиенных детей твоих, — перекрестился кормчий, и больше никто из путников никак не отреагировал на жутковатое место. Глянули через борт, и все. Даже любопытство не блеснуло ни в чьих глазах.
На восьмой день подул западный ветер. Увы, наполнить паруса он не мог — на речном извилистом русле не было места для маневра, чтобы удержать корабли от скольжения при резких порывах. К тому же изгибы Урала время от времени поворачивали суда носом на закат. Однако ветер принес свежесть, прохладу, и люди заработали веселее. А потом случилось чудо: река плавно, по многокилометровой дуге начала поворачивать на восток. Убедившись, что это не просто небольшая излучина, кормчие практически одновременно приказали поднять паруса. Поперечные балки взмыли вверх, мачты скрипнули, принимая на себя нагрузку, и команды с облегчением втянули весла на борт. Долгий ли, короткий — но отдых они получили. Ради такого случая Любовод разрешил выбить донышки еще у двух винных бочонков, увеличил в полтора раза порции — и вскоре над обоими суднами послышался мерный храп. Бодрствовать остались только кормчие, купец со своим компаньоном, да враз погрустневшие невольницы.