39 
Костя же Росин откровенно изумлялся тому, что такое обширное и рыбное озеро не заинтересовало никого из местных жителей, что никто не поставил над пусть коричневатыми, но все равно прохладными, манящими волнами крепкого высокого дома, не огородил себе огородик и не вспахал поле под озимые. Хотя… С одной стороны поросшее березняком болото, с другой — окаймленной ивняками заливной луг. Может, тут во время половодья затопляет все вокруг так, что только уткам впору выжить?
Правда, поодаль от озера среди светлых лиственных деревьев выделялось темное пятно ельника и уже на следующий день одноклубники потянулись туда за лапником — чтобы на влажной земле больше не спать. На костер сгодились и березы, многие из которых, завалившись от старости или поваленные ветром, застряли среди соседних деревьев и успели хорошо просохнуть, словно специально в ожидании дровосека.
Прослав, не имевший никакого груза, кроме чекана за поясом, а потому самый бодрый, с разрешения Картышева расплел капроновый шнур на нити и прямо на глазах воинов связал небольшую сеть, натянул на гибкие березовые ветви и тут же полез с получившейся вершей в воду. В итоге к полудню к углях запекалось по паре небольших плотвиц на каждого воина, а боярин Батов, гордый мастеровитостью своего смерда, прилюдно даровал ему право ловить рыбу в Оредеже невозбранно и безоброчно отныне и пожизненно.
Но в большинстве ратники просто валялись на толстой еловой подстилке, морщась от острой боли в перетружденных ногах, или спали, наверстывая упущенные во время стремительного перехода часы. Даже дозорные не стояли в зарослях, внимательно вглядываясь в подступы к лагерю, а удобно лежали на облюбованном елями взгорке, с которого открывался хороший вид на обширные заросли низкорослого ивового кустарника. И утром третьего дня они обнаружили вдалеке возвышающиеся над колышущимся зеленым морем темные фигуры.
— Конница! Конница идет!
Торчать на взгорке смысла более не имело, а потому воин бегом помчался к лагерю.
— Вот и отдохнули, — Зализа с досадой сгреб в пригоршню ближайшую траву и вырвал из земли. — А у нас даже копий нет. Как узнали? И рожон поставить не успеем.
— Фитили запаливай! — в первую очередь громко скомандовал Росин, приглаживая жесткие прямые волосы. А то как бы привычные к ружьям и автоматам одноклубники не забыли, что мушкетон без открытого огня не стреляет. — Поднимайся, Семен Прокофьевич, отходите.
— Куда отходить? — нервно отмахнулся опричник. — Конные они, догонят.
— По тропе. Прослав, дорогу показывай! Бояр уводи, раненого, дуру Картышевскую.
— Не гневись, Константин Алексеевич, но жертвы твоей не приму, — мотнул головой Зализа. — Все одно нагонят. Вместе встанем, вместе и смерть примем, коли Бог отбиться не даст. А поодиночке…
— По тропе метров… шагов сотни две пройдете, и рубите березы, валите поперек пути. Лучше так, чтобы стволами на дороге лежали…
— Перескочат на коне, копьями собьют. Вместе нужно, плотный строй и конному одолеть непросто…
— Да послушай же меня, Семен Прокофьевич! — чуть не со слезами взмолился Росин. — Пуля дура, она правильного боя не приемлет. Пятнадцать стволов у нас, отобьемся, коли близко не подпустим. Ну поверь же мне, времени объяснять нет! Тебя слушать стану, когда патроны кончатся. А пока, Семен Прокофьевич, уводи людей, да завал рубите. Три-четыре дерева завалить успеете, больше не надо. Мы чуть позже подойдем. Поверь мне, Зализа, Христом Богом прошу, поверь!
— М-м-ж-ж-х, — утробно рыкнул опричник, мотнув головой, потом повернулся к Батовым: — Боярин Евдоким, поднимай сыновей! Раненого на кобылу сажайте! Прослав, жеребца под уздцы бери, дорогу указывай.
— А как же кауштинские людишки служилые? — возмутился старший Батов. — Одних бросить?!
— Я здесь воевода, я здесь кому жить, кому помирать решаю, — жестко отрезал Зализа. — Топоры есть у сыновей?
— Да прихватили двое…
— Они со мной последними пойдут.
Вскоре лошади с торопливо перекинутыми через спину и незакрепленными пока баулами следом за проводником втянулись на узкую тропу, огибающую озеро. За ними, постоянно оглядываясь на остающихся на поляне одноклубников, отступили бояре, толкая перед собой недовольную Ингу.
— Ну, что делать хочешь, Костя? — проводил их взглядом Картышев, следы ожогов на лице которого от волнения проступили ярче обычного. — Костьми станем ложиться?
39 
