68 
Но теперь просить девушку петь было уже бесполезно — она вряд ли слышала сама себя и чувствует что либо, кроме языка госпожи Болевой. А потому священник отставил вино, распустил штаны, обошел предельно занятых женщин, опустился на колени позади своей гостьи, проверил рукой, насколько она готова к вторжению и, убедившись, что именно этого ей хочется сейчас более всего, вошел в нее сильным глубоким толчком.
* * *
Пленных русичей замковой страже пришлось переносить в погреб на руках. Они никак не реагировали ни на приказы, ни на удары, ни на угрозы. Наверное, если бы Флор зарезал парочку для устрашения прочих — остальные поползли бы сами в указанную сторону, но господин епископ приказал всего лишь кинуть их в подвал, и лишать кого-то из налетчиков жизни самовольно начальник стражи не рискнул.
Воинам маленького отряда и вправду было все равно, бьют их, тащат куда-то или убивают — после двух суток во власти лесной нечисти все остальное, что бы ни придумали ливонцы, казалось всего лишь досадной мелочью.
Холодный замковый подвал, пахнущий вековой сыростью, благодаря толстым стенам показался надежным, благостным убежищем, и почти на сутки пленники провалились в наполненный кошмарами, но все же восстанавливающий силы сон. А потом еще день просто приходили в себя, прежде чем начали подниматься и прогуливаться от стены к стене.
Подземелье, куда их бросил епископ, скорее всего было обычным погребом, хранилищем овощей, к весне опустевшим и теперь по случаю использованным для хранения совсем другого имущества. Именно имущества — а кем еще могли быть пленники в добром тысяча пятьсот пятьдесят третьем году? Хотя, конечно, если здешний правитель уж очень сильно обозлился набегом, он вполне способен казнить всех пленников публично и с соответствующими случаю истязаниями. Но скорее всего, практичность и жадность исконного европейца возобладает, и рядовые воины будут проданы в рабство, а за бояр и командира отряда он затребует из Москвы выкуп. Либо командира и родовитого боярина казнит, а всех прочих продаст.
В общем, как ни кинь — а к осени погреб свой дерптский епископ освободит, причем большинство воинов скорее всего попадут в турецкие или французские невольники, а Зализа и боярин Батов либо поедут домой за деньги немалые, либо на эшафот на немалые муки.
Подобное будущее не нравилось никому, однако, разобрать, подобно графу Монте-Кристо каменную кладку, скрепленную раствором на куриных яйцах, оказалось невозможным; за толстой дверью из сосновых досок, чем-то подпертой снаружи, постоянно дежурил караул из нескольких вооруженных воинов; а низкое узкое окно во двор перегораживали три коротких, но толстых железных прута.
— Ну что, боярин, — кивнул Зализа Картышеву на окно. — Ты, вроде, знаток по железу. Что скажешь?
— Скажу, что железо железу рознь, — Игорь, поморщился, отчего следы ожогов на его лице пошли складками, словно смятый пергамент, дотянулся до прутьев, пощупал пальцами. — Это, например, полное дерьмо. Сыромятина. Прослав, у тебя от моего капронового шнура нитки еще остались?
— Несколько штучек, боярин, — мужик сунул руку за пазуху и вытянул клубок, явно закаченный себе на потом, в хозяйство.
— Отлично, — Картышев примерил расстояние между прутьями. — Если два вынести, то можно пролезть.
— Как? — подступил боярин Батов.
— Как обычно: двое подсаживают, остальные поодному вылезают.
— Вынуть как? — переспросил Зализа.
— Песок нужен. Лучше кварцевый, но тут не до жиру… — Игорь поднял с полу грязь, растер между пальцами, поморщился: — Могли бы и нормальную отсыпку сделать.
Он поплевал на нитку, обмазал грязью и перекинул через крайний прут. Принялся старательно елозить нитью туда-сюда, временами снимая ее, поплевывая и добавляя поднятого с полу песка. Где-то через час, устав, скинул нитку и попросил опричника:
— Посмотри, Семен Прокофьевич, видно чего-нибудь?
— Блестит, — заглянул сбоку Зализа. — Начистил ты его, как шишак перед царевым смотром.
— Экий ты… — Картышев, похоже, хотел добавить пару слов, более привычных для двадцатого века, но сдержался. — Это означает, что абразив снял верхний, окислившийся слой металла. То есть, малехо потоньше прут уже стал.
Зализа недоверчиво покачал головой, ковырнул блестящую полосу ногтем и вдруг оживился:
— А ведь верно Игорь Евгеньевич сказывает, есть царапина! — потом снова погрустнел: — Только сколько времени нам этак елозить придется?
68 
