Особенно,... 
88 
Доминик сделал паузу и отпил немного джина с тоником.
Меркел наконец подал голос:
— Мистер Джованни, вы отправили Маркуса во Францию, чтобы остаться наедине с мисс Холланд?
Подобная откровенность удивила Доминика. Как странно слышать подобное от степенного, пожилого Меркела.
— О нет, мне было нужно, чтобы он поехал туда и разобрался с Бертраном. Как ты считаешь, я могу доверять Маркусу?
— Конечно, можете. Ведь он спас вам жизнь. Вы же сами видели, Маркус даже ни на секунду не задумался и…
— Знаешь, это меня и беспокоит. Человек, который вот так бросается куда-то, не взвесив все «за» и «против», человек, который не останавливается для того, чтобы подумать. Я не считаю, что такой человек заслуживает особого доверия.
Меркел, не отрываясь, смотрел на Доминика.
— Он спас вам жизнь, — повторил он. — Получил пулю, чтобы вы остались живы.
Доминик взял золотую ручку, с минуту покрутил ее в руках, затем подбросил в воздух и поймал.
— Возможно, ты прав. Маркус со мной уже больше двух лет. Он умен, кажется преданным и заработал кучу денег как для меня, так и для себя. — Голос Доминика неожиданно стал жестким, взгляд — холодным. — Проследи за тем, чтобы нам с Рафаэллой никто не мешал. Я хочу, чтобы она была полностью в моем распоряжении. Ее задача — писать историю моей жизни. Нас не должны отвлекать.
«Боюсь, что тут все понятно», — подумал про себя Меркел. Он кивнул и вышел из библиотеки. Но как быть с обещанием, данным Маркусу?
Доминик еще долгое время сидел не двигаясь. Разумеется, он доверял Маркусу. Ведь не далее как сегодня утром, перед своим отъездом во Францию, Маркус сообщил ему, что наконец сумел обыскать виллу, где жила Рафаэлла. И ни черта там не нашел. По крайней мере так он сказал Доминику. Но Маркус скрыл от него, что Рафаэлла была незаконнорожденной. «Интересно, почему?» — подумал Доминик. Наверное, Маркус решил, что это не имеет большого значения. Но все же…
И именно Маркус рассказал Доминику о том, что мать Рафаэллы лежит в больнице в коме. И именно Маркус уговаривал его не пускать ее в резиденцию. Он говорил, что это слишком опасно. Осторожный и трусливый Маркус. Он ведь не знал, что Доминик контролирует всех и вся. И взять под контроль еще одну женщину не составляло для Доминика большого труда.
Он одним глотком допил остатки джина. Книга о его жизни станет шедевром. Мир увидит его таким, каким и должен увидеть. Время пришло.
Глава 13
Остров Джованни
Март, 1990 год
Рафаэлла раскрыла дневник. С левой стороны страницы была аккуратно выведена дата — «5 апреля 1983 года». Взглянув на слегка неразборчивый, очень ровный почерк матери, Рафаэлла почувствовала, что слезы вот-вот брызнут у нее из глаз. На мгновение девушка зажмурилась, пытаясь справиться с болью. Эта боль казалась бесконечной. Даже если мать полностью оправится от болезни, боль будет продолжать жить в тех, кто любит Маргарет. Рафаэлла попыталась проглотить застрявший в горле комок.
Надо постараться, чтобы все получилось так, как она задумала. Рафаэлла на секунду закрыла дневник и подумала о своих ежедневных звонках из резиденции отца в клинику «Сосновая гора» на Лонг-Айленде. Разумеется, Доминику было известно о них. Кроме того, Маркус наверняка сообщил ему, что ее мать лежит в больнице без сознания.
Надо будет между делом спросить у Доминика, может ли она звонить в больницу каждое утро. А если он поинтересуется, что Рафаэлла делает здесь, на Карибском море, когда ее мать так больна и находится в Нью-Йорке, тогда она ответит ему примерно так же, как Маркусу. С Домиником Рафаэлла будет разговаривать более убедительно по одной простой причине — так надо. Слишком многое было поставлено на карту.
И Доминик знал о том, кто такая Маргарет Ратледж, не больше, чем он знал о собственной дочери. Даже если он и помнил какую-то там Маргарет, она была Маргарет Пеннингтон, а не Маргарет Холланд.
Рафаэлла снова раскрыла дневник, рисуя в воображении мать: вот она с ручкой в руке сидит за миниатюрным письменным столом в стиле Людовика Шестнадцатого, взгляд ее задумчив, и она, одержимая настоящим, вспоминает пережитое в прошлом и гадает о будущем.
* * *
Сегодня вторник, моя дорогая Рафаэлла, и ты приехала домой из Колумбийского университета на весенние каникулы. Мне до сих пор смешно вспоминать, как Чарльз рвал и метал, узнав, что ты не собираешься поступать в Йель — его альма-матер, — а выбрала Колумбийский университет: в самом сердце Испанского Гарлема, опасный для неподготовленных, но, как ты сказала, считающийся лучшей журналистской школой во всей Америке. Чарльз пришел в ужас. «Колумбийский университет! — Он почти орал на меня. — Боже правый, Колумбийский университет!»
88 
