Лёгкий, ненавязчивый романчик 
82 
Двор притих, едва только поднялось солнце — но только на время короткой молитвы и утренней трапезы, после чего снова закипела повседневная работа. Запрягались сани, в которые кидались топоры и веревки, коли подворник отправлялся за дровами, или вилы, если сани отправлялись за свежим сеном к расставленным на дальних лугах стогам. Боевых скакунов и породистых туркестанских жеребцов выводили на выездку: ведь конь — это не пищаль, которую можно поставить на несколько лет в чулан, после чего она станет стрелять так же исправно, как и прошедшая десятки сражений. Конь нуждается в ежедневных тренировках, приучению к той работе, с которой ему придется столкнуться в своей жизни — это в равной степени касалось как старой обозной лошади, так и тонконогого арабского скакуна.
Впрочем, в той же самой степени это касалось и людей, а потому Семен Зализа, государев человек и порубежник Северной Пустоши, неторопливо прогуливался вдоль частокола в полном вооружении — юшмане, островерхом шишаке и толстокожих бычьих сапогах, и легко играл тонкой, изящно выгнутой саблей, то рисуя вокруг себя полупрозрачную, но непреодолимую стену из булатной стали, то подрубая выросшую слишком близко от усадьбы молодую поросль. Не тренировался, а просто играл клинком, привыкая к нему, как к нормальному, естественному продолжению руки. И ломал голову над словами обитающей на Неве нежити: «Чую я, кровь проливается на рубежах земли русской, у большого озера в той стороне, где садится ввечеру Ярило ясное. Чую, не остановится ворог у стольного града, пойдет дальше, смерть и муки неся».
Большое озеро на западе имеется одно — Чудское. Вдоль него стоят четыре крепости: Псков, монастырь Печерский, за Ливонскую вотчину перед царем отвечающий, Гдов, да Иван-город. Правда, что Псков, что Иван-город были твердынями, взять которые ни одна из мелких дикарских стран, лежащих в немытой Европе, никак не могла. Да и не на самом озере стояли они, а вблизи, на реках. Монастырь так же не на озере, а чуть в стороне. К тому же, Псков от него в считанных верстах, либо помощь выслать сможет немедля, либо гонца за подмогой прислать.
А на самом озере, посередь его восточного берега, охраняет покой земель русских Гдов. Причем место его оказалось в стороне и от проезжих дорог, и от широких рек. Мало кто миновал эту крепость по своим делам, и исчезни она бесследно — не один месяц пройдет, прежде чем весть об этом дойдет до ближних воевод. Хотя, конечно, осади его вороги — грамоту тамошний воевода обязательно бы послал. Не мог не послать.
Зализа поймал на кончик сабли одинокую снежинку, подкинул ее немного вверх, и быстрым движением рассек надвое.
Да, Гдов, пожалуй, мог попасть в осаду так, чтобы об этом ближайшие крепости не узнали. Вот только кто его воевать станет? Ливонский Орден, половину лета к походу готовившийся, вроде как раздумал и к изнеженной жизни вернулся. Литовцам на него дороги нет, свенам — тем более. Нет, врет нежить, мысли какие-то темные вынашивает, подлость людям христианским сотворить умысливает! Зализа размашисто перекрестился — и тут из-за частокола раздался истошный женский вопль.
Семен, развернувшись, со всех ног кинулся к воротам, заскочил во двор и увидел замерших в немом изумлении подворников, испуганно прижавшуюся к стене Алевтину, зажимающую себе рот, выронившую чан с помоями кухарку и стоящего посреди двора человека в черном монашеском одеянии. Монах медленно повернулся — и Зализа, сам едва не выронив саблю, тоже попятился назад, пока не уперся спиной в частокол:
— Боярин Волошин…
Всего полгода назад он самолично схватил боярина Харитона за крамолу супротив государя, причем измену свою Волошин признал и был отправлен в Москву, в Разбойный приказ вместе с еще одним крамольником. И чего меньше всего ожидал сейчас опричник — так это возвращения боярина в свою вотчину.
— Так что, в родном доме мне уже корец никто поднести не желает?
— Отец! — метнулась к боярину Алевтина — и дщерь свою Волошин не оттолкнул, обнял слабой рукой, положив ей на спину желтую выцветшую ладонь. — Пойдем, отец.
Они поднялись на крыльцо, скрылись в доме, и только после этого, потихоньку приходя в себя, зашевелились во дворе люди, тревожно заржала лошадь, принялись сгружать у кухни ровные хлысты сухостоя подворники. Многие с интересом косились на Зализу, ожидая, что теперь станет делать опричник.
82 
