Последние отзывы

  52  

Под стенами крепости шумел обширный торг — но на ближнем пересечении дорог богатырь повернул направо и Рысью промчался по узенькой улочке между плотными частоколами выше всадников высотой. Где-то через минуту улица пошла вниз, и перед путниками открылась широкая водная гладь, покрытая белыми бурунами пены. Боярин спешился неподалеку от берега, перелез через толстые, густо смазанные салом и жиром, дубовые рельсы, вошел в воду, зачерпнул полные горсти, омыл лицо, зачерпнул снова, напился и только после этого оглянулся на спутников:

— Днепр! Вот он, дошли.

Воспитанный совсем в другом времени, Олег пить сырую воду из реки не рисковал, а потому и с седла слезать не стал, свысока оглядывая одну из великих русских рек. Ниже по течению она словно кипела, вздымаясь стоящими на одном месте волнами, раскидывая пену, брызги, злобно ревя и выставляя наружу то тут, то там каменные клыки. Выше — неторопливо двигались спокойные воды, покачивались у причалов могучие новгородские ладьи с гордо поднятыми резными носами, каждая из которых могла взять по двести телег груза и, сверх того, по сотне воинов судовой рати.

Теперь стало понятно, что рельсы идут от крепости вниз по реке. Волок. Судовой волок мимо порогов. Интересно, ладьи так тащат или на тележки какие кладут? Пожалуй, все-таки на тележках — тонкие доски корабельного днища на такую дорогу не рассчитаны. Да и с колеей проще. Корабли бывают разные. Поди угадай ширину? А на тележку можно любое приспособить — и дальше только кати.

— А что, боярин, — окликнул Олег Радула. — Может, дальше на ладье поплыть? Заведем лошадей, да и будем на сене валяться, пока река сама к Киеву привезет.

— Коней не всякий купец возьмет, — перелез обратно через рельсы богатырь. — Морока. Корми их, убирай. Воняют, падают. Опять же, по тракту быстрей обернемся. Отсель к Рогачеву по прямой, там вдоль берега до Черниговского княжества, перед Припятью самолетом на Любек и через день в Киеве покажемся.

— Как? — Середину показалось, что он ослышался.

— Ну, через два, — поправился боярин. — Тут пятьсот верст всего осталось. Ден за семь-десять доберемся.

— Самолетом?

— А как иначе через Днепр-то? Тем паче — с лошадьми.

— Пожалуй, ты прав, — усмехнулся своим мыслям Середин. — С лошадьми без самолета никак…

Перекусив в какой-то корчме, не имеющей ни конюшни, ни комнат для постояльцев, путники неспешной походной рысью двинулись дальше, обгоняя величественно следующие по реке крутобортные красные ладьи, что несли громадные прямые паруса с вписанным в круг красным же крестом — символом солнца, — и тощие вытянутые ушкуи с кожаными бортами и многочисленными прорезями для весел.

Дорога петляла между холмами, то стелясь вдоль самой воды, то отворачивая в бескрайние поля, засеянные где хлебом, где высоченной, в полтора роста, коноплей, где всякого рода корнеплодами. Лесов попадалось мало, да и те скорее напоминали рощицы, зачастую просвечивая насквозь, несмотря на листву.

— Гляньте, Никита, похоже, сына женил! — вытянул руку вправо богатырь. — Никита, сотник наш, кожемякин сын.

— И почему ты так решил? — поинтересовался Олег, не увидевший ничего, кроме поросшего зеленой травой поля.

— Дык, рощи-то нет тополиной! — пояснил боярин. — Не ведаю, як у вас, новгородских, а мы, как сын рождается, рощу тополиную сажаем. Деревцев на полтораста, али более. Отрок растет — и тополя подымаются. Как годков двадцать исполнится, они уж сажен по десять-пятнадцать вымахивают. А жену себе выберет — мы тополя-то валим все и дом молодым рубим…

— Люди добрые, — неожиданно пересек дорогу какой-то старик, — сделайте дело доброе, подайте неимущему хлеба краюху. Внучек малых князь Перуну своему злобному на корм отдал, дети в Хазарин головушки сложили. Некому…

— Как это детей Перуну отдал? — не понял боярин. — Кто посмел? Что за князь, как волхв допустил такое?

— То киевский Владимир-князь своевольничает, кровушкой человеческой бога своего поит…

— Ты лжешь!!! — схватившись за палицу, дал шпоры коню богатырь, и Середин еле успел перегородить ему дорогу:

— Стой, боярин! Мало ли чего старику мерещится? Доживи до его годов — может, и сам птицу Сирин по вечерам крошками кормить станешь. Не гневись, боярин Радул, грешно на юродивого обижаться. А ты, — обернулся к нежданному попрошайке ведун, — ступай отсюда.

  52