25 
Можно верить и этому, если вспомнить, как упорно и ожесточенно тлинкиты воевали потом с русскими на протяжении десятилетий (о чем позже будет рассказано подробно). Нравы у аляскинских индейцев были крутые и незамысловатые. Сохранились воспоминания американского путешественника, побывавшего на Аляске в двадцатых годах двадцатого столетия и нос к носу столкнувшегося с краснокожим аборигеном. Увидев пришельца, вольный сын Аляски, недолго думая, с молодецким воплем запустил в него копьем. Американец увернулся и заорал матом: мол, что ж ты, трах-тарарах, хулиганишь? Индеец немного смутился и больше не пытался прикончить странника — но поначалу-то старался добросовестно, американец мог и не увернуться, это уж ему так повезло… Если и в двадцатом веке тлинкиты сохранили столь хамские привычки обращения с попадавшимися на пути белыми, то в середине восемнадцатого столетия наверняка обстояло еще хуже…
Есть и третья гипотеза, самая экзотическая и завлекательная, но к ней мы вернемся позже, когда настанет время.
Чириков вернулся в ореоле первооткрывателя Америки. И против него тоже я ничего не имею: человек был незаурядный, не зря его в юные годы, сразу после окончания им Морской академии сделали в той академии преподавателем.
Вот только… Лично мне кажется, что Гвоздев и Федоров заслуживают большей известности и славы, чем им отведено. К ним и при их жизни относились довольно пренебрежительно — да и в наши дни ученые мужи вроде академика Болховитинова (крупнейшего нашего специалиста по истории Русской Америки) упоминают о двух скромных мореплавателях столь скупо, в таких выражениях, что явственно представляется пренебрежительная ухмылка на лице пишущего. Мол, провинциалы сиволапые, самодеятельность простонародная, не годятся, как ни прикидывай, на роль исторических персонажей…
Конечно, Беринг с Чириковым смотрятся гораздо презентабельнее: господа в чинах и эполетах, с «высочайшим повелением» в кармане, участники масштабного государственного предприятия. Где уж с ними тягаться двум скромным мореплавателям, отправившимся на крохотном суденышке по поручению захолустного пехотного капитана из забытого богом гарнизона…
Тенденция, однако. Присутствующая не только в нашем богоспасаемом Отечестве, но и во всех без исключения «передовых» европейских державах. Там тоже сплошь и рядом пренебрежительно относились к «простонародью», всевозможным охотникам, рыбакам, промышленникам и золотоискателям, порой первыми делавшим открытия, за которые потом, повторив их, благородные господа в эполетах и чинах получали всю славу, в том числе и имя на карте. Вот и получается, что Гавайские острова первое время носили имя лорда Сандвича, субъекта, ни малейшего следа в истории не оставившего — разве что прославился тем, что изобрел названный его именем бутерброд, что, в общем, на историческое свершение не тянет. Но был в то время военно-морским министром, вот его и «увековечили»…
Так что имеет смысл еще раз помянуть добрым словом Михаила Спиридоновича Гвоздева и Ивана Федорова, по отчеству неизвестного вовсе. Именно они первыми из русских людей увидели Аляску и нанесли ее берега на карту. Честь им и слава.
А вот теперь начинается рассказ об освоении Аляски — силами не государства, а сплошь предприимчивых подданных Российской империи, действовавших на собственный страх и риск — и, что греха таить, ради собственной выгоды…
Господа сибирское купечество, едва прослышав о результатах плавания Чирикова (привезшего, кстати, некоторое количество пушнины), взялось за дело…
Уже на следующий год, в августе 1743-го, гарнизонный сержант Охотского порта Емеля Басов и московский купец Серебренников построили шитик — небольшое парусно-гребное судно, доски обшивки которого скреплялись, шились китовым усом, или ремнями, или даже гибкими прутьями (отсюда и название). Прихватив двух участников плавания Чирикова, Петра Верхо-турова и Луку Наседкина, на кораблике, названном «Св. Петр», вся компания отплыла к острову Беринга, где и зазимовала. Через год они благополучно вернулись на Большую землю, привезя четыре тысячи песцовых шкурок и 1200 морских бобров-каланов. Одна шкурка калана, к сведению читателя, на Камчатке стоила 30 рублей — но в Кяхте, на китайской границе, тамошние купцы за нее отваливали уже до восьмидесяти рублей. Я не знаю в точности, где именно лихие промысловики продали свою добычу (которую не у туземцев отобрали, а собственными трудами обрели) — но московский купец наверняка был не так прост, чтобы распродавать ценные меха прямо на Камчатке… В общем, люди заработали ох как неплохо…
25 
