Последние отзывы

  27  

Капитан на нее наорал, отвесил парочку смачных оплеух – с той самой медицинской целью прерывания истерик – а потом, не мудрствуя, принес бутылку папашиного коньяку и влил в глотку добрый стакан, отчего девчонка в конце концов уснула (стакан был солидный, кайзеровских времен, вмещал грамм четыреста).

– Посидишь с ней до утра, – мрачно распорядился он, взяв за локоть Одессита. – А мы с тобой, интеллигент, сегодня спим в одной комнате. На всякий случай. И посматривайте все…

Ночью ему снилась всякая ерунда, но этим дело и ограничилось. Утром все оказались живехоньки (чертова тетушка, правда, так из своей комнатенки и не появилась, но весьма сомнительно, чтобы она за ночь крякнула от переживаний, крепкая была стерва, из тех, что кого хочешь переживут).

Утром словно бы полегчало. Все происшедшее ночью прекрасно отложилось в памяти, но сейчас, при дневном свете, когда по улице уверенно ездили «студебеккеры» и перекликались братья-славяне, когда тяжело шагали по брусчатке патрули и весело светило солнышко, казалось, что все это нестрашные пустяки… Что все как-нибудь обойдется само собой.

И все же, когда Капитан направлялся в центр города, к штабу дивизии, на душе у него было неспокойно. Главное было – чтобы Студент никому не показывал перевязанную руку, а Павлюк никому не стукнул. Такое вот ранение, хоть и легкое, способно было принести Студенту массу нешуточных хлопот, если это дело выплывет на свет божий. Если происшедшее какая-нибудь сволочь подведет под классический «самострел» – пиши пропало. А теоретическая вероятность этого существовала… Как и те, кто подходил под определение «сволочь»…

В штабе Капитан первым делом отыскал шофера-башкира и попытался дружески расспросить, где именно он подсадил эту старую стерву, как вообще с ней общался, не зная по-немецки ни словечка, как дотумкался, куда именно ее везти.

Однако не получилось ничего путного. Башкир, честно глядя в глаза, нагло врал, что товарищ капитан возводит на него форменную напраслину: никакой такой немецкой старухи он в жизни не подвозил, в глаза не видел.

– И возле нашего особнячка не тормозил? – саркастически ухмылялся Капитан.

Башкир уверял, что не тормозил, вообще в тот день не проезжал мимо.

– И меня во дворе не видел?

Естественно, пожимал плечами башкир. Мол, как я мог вас во дворе видеть, товарищ капитан, если вообще там не был?

Капитан помаленьку закипал, налегал и настаивал, уже открытым текстом напоминая, сколько серьезных неприятностей может при желании причинить сотрудник армейского СМЕРШа такому вот прохвосту, водиле в сержантском звании. Башкир пучил глаза, откровенно потел от страха, но упорно стоял на своем – не знает, не видел, не подвозил…

И помаленьку напор Капитана стал слабеть. Он в жизни прокрутил немало допросов, умел, смел думать, отличать правду от лжи. И чем дальше, тем больше у него складывалось абсурдное впечатление, что водитель говорит правду. Что он и в самом деле искренне верит, будто никакой такой немецкой грымзы в жизни не подвозил… Представления не имеет, будто останавливался тогда у особнячка…

Могло оказаться, что именно так все и обстоит. В конце-то концов, кто бы из них раньше поверил, сам того не испытав, что автомат Судаева способен сам собой стрелять по хозяину, старое чучело может косолапить по комнате и душить, а неодушевленный балдахин – пытаться прикончить лежащего на постели?

Кое-как скомкав беседу и грозно посоветовав «помалкивать», Капитан направился домой. Он совершенно не представлял, что же теперь делать. Нужно было что-то делать, это факт. Вот только что? Отволочь старую ведьму к дивизионным особистам… и далее? Рассказать, что она оживила чучело с балдахином и заставила автомат палить сам по себе?

И думать нечего. Не поверит ни одна живая душа, как он сам ни за что не поверил бы на их месте. Можно было, конечно, сотворить то, до чего он в жизни не опускался – сшить дело. Заявиться в особый отдел и с честными глазами доложить, что невесть откуда нагрянувшая немецкая грымза день напролет вела среди советских офицеров откровенную нацистскую пропаганду. Маршировала по дому, вопя «Хайль Гитлер!», кричала, будто всю сознательную жизнь состояла в нацистской партии, а последние двадцать лет только тем и занималась, что выдавала гестапо коммунистов, евреев и подпольщиков, а в заключение выражала твердую уверенность, что фюрер непременно разобьет Советы, и тогда ее непрошеных квартирантов повесят на первом суку…

  27