Особенно,... 
142 
Двери захлопнулись, шум за ними стал утихать, отдаляться. Шарес все еще улыбался: весчанский мужичок, дошедший в поисках правды до самого дворца, оказался таким бесхитростно-забавным и так красочно расписывал свое горе, что тсаревич без колебаний присудил его богатому соседу не только вернуть межу на место, но и отдать те пять мешков пшеницы, что вор успел вырастить на чужой землице. Мужичок на радостях в пляс пустился, под общий смех славя тсаревича-заступника и клянясь ему в вечной преданности. Еле выпроводили, еще и стражника от избытка чувств напоследок поцеловал.
— Что это ты такой радостный? — желчно, с подозрением осведомился Витор, заходя в опустевший зал. Брезгливо поморщился: в нем еще пахло потом и навозом. Слуги, зная привычки тсаря и его тяжелую руку, суетливо подметали пол, распахивали окна и поджигали ароматные стручки, спеша изгнать из дворца мужицкий дух.
С Шареса мигом слетело веселье, но он постарался удержать улыбку, поворачиваясь к отцу.
— Смешную тяжбу разбирал. Два весчанина…
— Ну и дурак, — оборвал Витор, едва уловив суть.
— Что, надо было вора оправдать? — удивился тсаревич.
— Нет, обоим плетей всыпать: двадцать ответчику, что украл, и десять истцу, что на такую чушь тсарское время истратил.
— Это не чушь, — вежливо возразил сын, — а народная любовь. Народу приятно знать, что на тсаря можно положиться даже в таких мелочах.
— Любовь с девками крутить надо, а не с народом, — жестко отрезал тсарь. — Он тебя все равно не оценит, как ни извернись. Лучше бы купцов вперед этого шута принял, с них хоть казне прок.
Тсаревич смолчал, хотя прекрасно знал, как судит сам отец: на выбор и исход тяжбы, которую он брался разбирать, влияло и его настроение, и внешность ответчика. Будь богатый сосед мужичка белокосым, Витор мог вовсе отобрать у него надел для восстановления справедливости. Впрочем, с послами и саврянами знатных кровей тсарь вел себя вежливо, давая волю неприязни только за закрытыми дверями.
— А кто за дурака заступился, того тоже дураком считать будут, — безжалостно, даже с наслаждением добавил тсарь. — Понял?
— Да, ваше величество, — кротко отозвался Шарес. Понял, и уже давно, что спорить с отцом себе дороже. Чем настойчивее сын будет отстаивать свою точку зрения, тем приятнее Витору будет его сломать. Проще сразу выпустить кость из зубов, а затем, когда старый пес потеряет к ней интерес, спокойно ее подобрать.
Тсарь разочарованно отступился. Тряпка, слабак! Совсем своего мнения нет, как и мозгов. Как помощник еще туда-сюда, но на троне Витор его не представлял. Угробит тсарство в считанные годы. Удивительно, что народ тсаревича действительно любит, да и среди знати, как доносил верный Кастий, у Шареса много приверженцев. Но у Витора, к счастью, больше.
Слева в груди заныло. Тсарь уже привычно положил на нее ладонь, стал по кругу растирать.
— Как ваше здоровье, батюшка? — вежливо осведомился тсаревич, от которого не укрылся этот жест.
— Прекрасно, — буркнул Витор. Что, гаденыш, не можешь уже дождаться? — Так, зачесалось что-то.
— Может, вам лучше прилечь?
— Сам разберусь, — огрызнулся отец. — С вами как приляжешь, так потом не встанешь. Что ни поручи — напортачите, здорового в клеть загоните.
Тсаревич не стал настаивать, хотя подлая мыслишка о приятности такого исхода проскользнула. Но Шарес старательно прогнал ее прочь. Корона была не только символом власти, но и ее кандалами. Придется посвящать делам не три четверти времени, а все без остатка, распоряжаться не десятком слуг, а целым тсарством, выходить из дворца только с охраной, не снимать кольчугу даже во сне, забыть про старых друзей… Нет, отрекаться в пользу двоюродных родственников тсаревич не собирался — достойных или хотя бы умных среди них не было, дорвутся до власти и начнут самодурствовать, расшатывая Ринтар — в процветании которого была и его заслуга. Но и торопить события Шарес не желал. Придворный лекарь говорил, что отцу осталось всего два-три года, от силы пять. Ничего, он потерпит. Заодно и нагуляется.
Но последнее время кольчугу тсаревич все равно носил. И от приглашений на пирушки отказывался, отговариваясь занятостью. Одного друга он уже потерял. И не хотел, чтобы та же судьба постигла остальных.
О чем отец знает? О чем только догадывается? Если бы тайной службе удалось перехватить хоть одно письмо, Витор вел бы себя совсем иначе. Насмешничал. Издевался. Намекал, пока Шарес не вспылил бы, а там устроил бы сыну взбучку, закончившуюся многомесячной ссылкой в какую-нибудь глухомань, якобы с охраной, а по сути со стражей.
142 
