Год Крысы. Путница : Громыко Ольга : Страница

Альк усмехнулся, но согласился он или нет, Рыска узнала только через несколько щепок, когда саврянина наконец устроил звук каждой струны. Начал Альк непривычно — шепотом, речитативом, постепенно приплетая к нему музыку, усиливающуюся с каждым словом, как шквал:

Мы будем жить вечно,
Сквозь бури и битвы,
Сквозь зло и обиды
Шагая беспечно.
Мы будем жить вечно,
Бесстрашно и вольно,
Хотя порой — больно…
Хотя порой — лечь бы…
Мы будем жить вечно,
Где жить невозможно,
Развяжем лишь ножны,
Расправим лишь плечи.
Мы будем жить вечно
В обманщицах-сказках,
В балладах и красках
Картин безупречных.

Пик, безумный по скорости и накалу проигрыш — и снова медленно, тихо, как заговор… или молитва:

Пусть стелет лёд вечер,
Пусть дышат тьмой двери,
Но в смерть мы не верим
И будем жить вечно…

— Тот мужик на щите тоже, наверное, не верил, — ехидно сказал Жар. Песня ему понравилась, не понравилось, как Рыска на певца смотрит. Задурит голову девчонке!

Как вор и рассчитывал, настроение у подруги разом упало, и в ушах у нее эхом зазвучала совсем иная музыка.

— А он правда был шпионом? — притихшим голосом спросила Рыска у саврянина.

Тот продолжал задумчиво перебирать струны, плавно переходя от одного мотива к другому. Гитара словно радовалась проворным пальцам, как застоявшийся в весковом коровнике скакун — опытному наезднику.

— Возможно. Представь себе, на эшафот иногда попадают и виновные.

— Да, но… — Рыске подумалось, что такое правосудие еще хуже того, что Альк сделал с разбойниками. Те, по крайней мере, недолго мучились. — Почему нельзя было просто его повесить? Там же женщины были, дети… И все смотрели как на представление! С таким… одобрением. — Девушка содрогнулась. Пожалуй, лицо той горожанки напугало ее больше всего.

— Люди — занятные существа. — Альк ладонью остановил трепещущие струны и положил гитару на колени. — Они твердо уверены, что зло можно уничтожить, посадив на кол или медленно изжарив на костре. Что оно раскается и исправится, сгнив в вонючей темнице, повисев на дыбе, постояв у позорного столба, лишившись друга или любимой, потеряв смысл существования вместе со зрением, состоянием или честью. И когда оно, втоптанное в грязь, захлебнется собственной кровью, изойдет хрипом, пытаясь дотянуться до торчащего из спины ножа, добро восторжествует.

— А что тогда со злом делать — по головке гладить? — сердито бросил Жар. Не то чтобы он любил публичные казни, но как не пойти с дружками, хорохорясь, а то и ставки делая, сколько жертва продержится? Особенно если это какой-нибудь душегуб или совратитель, их-то точно не жалко. Осадок, правда, все равно гадкий оставался, приходилось варенухой смывать. Один раз даже приснилось, будто самого на колесе растянули, проснулся в холодном поту.

— Можно предложить ему денег, — иронично посоветовал Альк. — Перевоспитать, так сказать, материально.

— А если не возьмет?

— Значит, мало предложили.

— А может, это высокодуховное зло? — вкрадчиво предположил Жар. — С твердыми моральными принципами?

— В таком случае нам самим не грех ему продаться. Ведь добро… — Альк вслушался в звук третьей струны, поморщился и чуть-чуть, буквально на волос, подкрутил колок. — Добро как раз может раскаяться. И тогда даже зло в ужасе уступит ему дорогу.

ГЛАВА 26

Крысиные детеныши рождаются голыми и беспомощными.

Там же

У тсарских покоев стояла стража, но при появлении Кастия тсецы даже не шелохнулись. Наоборот — старательно остекленели глазами, будто коридор внезапно утонул во тьме.

Впрочем, начальник хорьков не стал злоупотреблять доверием, постучал и дождался ответа.

Тсарь уже два дня как слег, и только Кастий знал: не оттого, что стало плохо, а чтобы не стало. Даже сына запретил к себе пускать, дабы лишний раз не тревожить изношенное сердце — в ближайшие несколько месяцев ему предстояло слишком много работы.

163

Предыдущая страница Следующая страница

E-mail:
Пароль: