Особенно,... 
115 
– О'кей, вколите ему ксилокаин. Максимальную дозу. Можно до сорока кубиков.
Ньеман расслабился. Его уложили на стол с высоким подголовником, так, чтобы мощная лампа с отражателем освещала рану на виске. Остальную часть головы прикрыли бумажным полотенцем, и он перестал видеть.
Полицейский сомкнул веки. По мере того как врач и сестры обрабатывали рану, боль отступала, мысли начали путаться, сердце билось все медленнее. Он готов был соскользнуть в приятное забытье.
Тайна... Тайна семей Кайлуа и Серти... Даже она сейчас словно подернулась легкой дымкой, уплывая куда-то вдаль... Вместо тревожных мыслей явилось лицо Фанни, ее тело – смуглое, сильное, горячее, гладкое и округлое, как вулканические камни, обожженные огнем, обкатанные ветром и волнами... Фанни... Видения проплывали у него в голове, легкие, точно шепот, точно шуршание шелка или дыхание эльфов...
– Стойте!
Приказ, резкий, как удар хлыста, разорвал тишину операционной. Наваждение растаяло.
Чья-то рука сорвала покров с его глаз, и в белой волне света перед Ньеманом возник дьявол с длинными косами. Дьявол размахивал перед испуганными медсестрами и врачом трехцветной книжечкой.
Карим Абдуф.
Ньеман взглянул направо: темные трубки по-прежнему несли в его тело кровь. Эликсир жизни. Животворный сок артерий.
Хирург взялся за ножницы.
– Не прикасайтесь к нему! – выкрикнул Карим.
Врач застыл с поднятой рукой. Лейтенант подошел к столу и оглядел рану Ньемана. Теперь она была стянута нитками, как мясо для жарки. Врач пожал плечами.
– Но мне же надо обрезать концы...
Карим настороженно озирался.
– Как он?
– Нормально. Потерял много крови, но мы ему сделали солидное переливание и зашили рану. Только операция еще не закончена и...
– Вы его напихали этой гадостью?
– Какой гадостью?
– Ну, чтобы усыпить.
– Всего лишь местная анестезия...
– Тогда живо гоните амфетамины. Что-нибудь возбуждающее. Я должен его расшевелить.
Карим обращался к врачу, не спуская глаз с Ньемана. Он добавил:
– Скорее! Это вопрос жизни и смерти. Врач встал и вынул из плоского аптечного ящичка маленькие пилюли в пластиковой упаковке. Карим ободряюще улыбнулся комиссару.
– Держите, – сказал врач. – После такой пилюли он встрепенется уже через полчаса, но...
– А теперь выйдите все отсюда! – крикнул молодой араб. – Все выйдите, мне нужно поговорить с комиссаром.
Врач и сестра скрылись за дверью.
Ньеман почувствовал, как лейтенант выдернул из его руки иглу капельницы, услышал шуршание скомканного бумажного полотенца. Затем Карим протянул комиссару его испачканную кровью теплую куртку. В другой руке он зажал горсть ярких пилюлек.
– Ваш амфет, комиссар, – сказал он с коротким смешком. – Сейчас словите кайф. Один раз не в счет.
Но Ньеману было не до шуток. Побледнев, он схватил Карима за полу кожаной тужурки и притянул к себе.
– Карим, я... я проник в их заговор.
– Заговор?
– Заговор Серти, Кайлуа и Шернесе. Заговор пурпурных рек...
– ЧТО?
– Они... они подменивали детей.
XII
57
Восемь часов утра. Пейзаж – черный, струящийся – казался каким-то потусторонним. Дождь зарядил с удвоенной силой, словно решил до прихода дня последний раз хорошенько отмыть гору. Вода низвергалась с небес толстыми прозрачными жгутами, яростно рассекавшими потемки. Карим Абдуф и Пьер Ньеман стояли лицом к лицу под гигантской густой лиственницей – первый опирался на капот «Ауди», второй привалился к стволу. Оба были предельно напряжены, насторожены, точно бойцы перед атакой. Молодой араб не сводил глаз с комиссара, который под действием амфетаминов быстро восстанавливал силы или, вернее, нервную энергию. Он только что окончил рассказ о смертоносном нападении джипа. Но Абдуфу не терпелось услышать главное – разгадку тайны.
И Пьер Ньеман начал свое повествование под монотонный говор дождя:
– Вчера вечером я съездил в клинику для слепых.
– По следам Эрика Жуано. Я знаю. И что вы там нашли?
– Директор Шампла сообщил мне, что лечит детей, пораженных наследственными заболеваниями. В подавляющем большинстве они рождались в одних и тех же семьях, принадлежавших к университетской верхушке. Шампла объяснил этот феномен следующим образом: интеллектуальная элита, живущая обособленно, полностью истощила свои физические ресурсы. Дети, появлявшиеся на свет в таких семьях, обладали блестящими умственными способностями, но физически были хилыми и ущербными. За многие поколения кровь университета стала, что называется, гнилой.
115 
