Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
143 
И что-то дымилось тут же в причудливой невысокой курильнице, причем черный дым не растекался по комнате, как ему полагалось бы согласно законам природы, а стоял едва заметно колышущимся столбом, напоминая султан на гусарском кивере. И по стенам маячили странные тени – совершенно непонятно, кто или что их отбрасывает, в комнатушке вроде бы не видно ни одной живой души, кроме сидящего за столом, а впрочем, если поверить господину По, то и двойника великого поэта отнести к живым душам можно исключительно с превеликой натяжкой…
Что-то свисало с потолка на манер то ли толстой паутины, то ли рыболовных сетей – переплетение странной черноты, то ли устойчивый дым, то ли просто клочья мрака, и там, где они пересекались, светился тускло-зеленый гнилушечий свет.
Наклонившись вперед, сидящий за столом громко и внятно произнес что-то – сквозь стекло не удалось расслышать, на каком языке. В ответ ему раздался другой голос, гораздо более высокий, шуршащий какой-то, перемежавшийся противными скрипами, словно терлись одна о другую полусгнившие доски. И Пушкин ощутил ледяные мурашки по всему телу, сообразив, что второй голос может исходить исключительно от черепа…
Если по совести, больше всего ему хотелось выскочить в калитку и бежать опрометью с Васильевского острова, пока не окажется среди обычных людей и знакомых зданий. Но он переборол себя, обернулся к спутникам и сделал выразительный жест в сторону крыльца. Они кивнули в знак того, что поняли.
И настал тот миг, когда ничего уже нельзя изменить и приходится, несмотря на страхи, идти в атаку…
Когда он рванул ручку на себя, низкая дверь отчаянно заскрипела, но это уже не имело значения – и Пушкин первым ворвался сквозь низкие темные сени, где по лицу его неприятно погладило нечто невесомое, липковатое, пушистое, свисавшее с потолка, а из-под ног с писком и, кажется, с хрюканьем разбежались по углам какие-то мелкие твари, так и оставшиеся неопознанными.
Ощупью нашарив другую ручку, он рванул ее опять-таки на себя. И оказался в той самой комнате. За спиной что-то шумно грохнуло, послышались чертыханья, и следом ввалились Красовский с американцем. Остановились плечом к плечу, подняв пистолеты.
К своему несказанному удивлению, Пушкин уже не увидел ни странных теней, ни свисавших с потолка непонятных лохмотьев. Обычная комната, освещенная двумя шандалами, в которых, он зачем-то пересчитал мысленно, горели восемь свечей. Бумаги, правда, остались, и череп на столе – но он не издавал никаких звуков, загадочно уставясь пустыми глазницами.
Хозяин комнаты медленно поднялся из-за стола и обернулся к ворвавшимся, опершись рукой на кресло в непринужденной, можно даже сказать, величавой позе, опять-таки знакомой Пушкину по некоторым портретам. Сходство, вынужден был он признать, поразительное…
– Чему обязан, господа? – спросил он без тени страха или неудовольствия, скорее уж с легкой насмешкой. – Вот уж не знал, что в Петербурге в моду вошли столь поздние визиты без всякого предуведомления…
Пушкин, не теряя времени, оглядел комнату. Если не считать стола с колченогим стулом, никакой более меблировки. Здесь просто негде было бы притаиться кому-то еще – голые стены, штукатурка кое-где осыпалась, и в тех местах видна перекрещенная дранка…
– Господин Гордон? – спросил он неприязненно.
– Господин Джордж Гордон Байрон? – подхватил американец, так и не опустивший пистолета.
Человек у стола молчал, глядя на них с превосходством и откровенной насмешкой. Он пытается с самого начала перехватить инициативу, выставить нас в смешном виде, лишить уверенности, подумал Пушкин. В самом деле, если он будет молчать и далее, ни во что жуткое не превращаясь и не пугая очередными бесовскими штучками, какими должны быть наши следующие слова? И не придумаешь сходу…
И тогда американец спустил курок. Выстрел оглушительно грянул в небольшой комнатушке, запахло сгоревшим порохом – но хозяин, все так же улыбаясь свысока, стоял у стола, и на его одежде не было следа от пули – хотя выстрел был произведен почти в упор, с каких-то двух шагов.
Потом он поднял руку, продемонстрировав зажатую меж большим и указательным пальцами пистолетную пулю – и небрежно бросил ее на пол. Она прокатилась по темным доскам, тихонько рокоча, скрылась под столом, и вновь настала тишина.
– Вы меня удручаете, господа, – сказал человек у стола спокойно и насмешливо. – Сущее детство, право… Осинового кола у вас, часом, не припасено?
143 
