Последние отзывы

  71  

Итак, она согласилась. Она устроила мне встречу с человеком, который, может быть, воплощает смерть и для нее самой. Кармен, озорница с табачной фабрики в Севилье, озорница, смертельно опасная для мужчин.

А теперь, наконец, самое узкое зеленое пятно в Стокгольме, прогулочная дорожка до Роламбсхов. Единственный парк в мире, где можно гулять, не боясь толпы, собачьего дерьма и солнечного удара.

А потом уже Вэстербруплан.

Я поднимался по лестнице к верхней бетонной палубе. Надо мной угрожающе шумел поток машин. Скопившиеся за много зим песок и соль сыпались мне за ворот. Я поднял нос над краем тротуара и тщательно осмотрелся — чем грозят мне цементные равнины.

Все как обычно.

Девицы на автобусной остановке старались удержать юбки возле коленей, но те то и дело взлетали к шеям. Газеты рвались из рук тех, кто пытался читать. Люди с контактными линзами зажмуривались, люди с зонтиками беспомощно смотрели, как эти зонтики у них в руках выворачиваются наизнанку, а слабонервные, вышедшие на улицу с маленькими собачками, садились на корточки и держали своих любимцев за хвост.

Вэстербруплан — как это возможно?

Помнится, переходя в первый раз, я поставил все на карту и рванулся на красный свет. Какая разница, угадаешь или нет. На этой площади конец скор и милосерден. Машины слетают с моста, как снаряды, они мчатся под уклон, под ветер, их солнце толкает в спину.

В следующий раз я был осторожнее, пошел на зеленый и чуть не оказался под громадным «мерседесом» с какой-то тетей за рулем, что потеряла ориентировку. Я только головой качал, глядя ей вслед.

Увидеть Вэстербруплан и — умереть.

В моей ячейке лежало два конверта.

Первый — большой белый с эмблемой «Утренней газеты». Извещение от гаражной комиссии о том, что мое заявление, поданное два месяца назад, не может быть удовлетворено — я же не состою в штате.

Другой — помятый канцелярский, на котором мое имя красовалось в маленьком квадратике. Внутри лежал формуляр, небрежно заполненный одной из девиц на коммутаторе: г-н Бертцер хотел бы связаться с тобой. Срочно. Оставил три номера.

Карл Юнас Бертцер желает меня видеть. Зачем? Может, у его мегеры кончились лакомства для собачки?

Он же не знает, кто я такой. Я же не назвал своего имени. Я же не давал никакого номера телефона.

Лицо у меня горело, затылок был липким от пота. Я сунул записку с номерами Бертцера в карман и пошел в уборную.

Я ополаскивал лицо водой, когда дверь распахнулась. Я присел и обернулся, готовый обхватить и сломать ногу, которая будет меня пинать.

— Что с тобой? — спросил Тарн.

Он стоял в дверях, глядя на меня покрасневшими и злыми глазами. Волосы висели сальными косицами, побрит он был как бы наполовину.

Я перевел дух и выпрямился.

— Старые воспоминания, — сказал я.

Тарн внимательно смотрел на меня. Он закрыл дверь и грузно оперся на нее, чтобы никто не вошел, а потом вытянул из внутреннего кармана небольшую плоскую бутылку.

— Тебе надо принять лекарство, — сказал он.

Ему оно тоже было необходимо.

Яркая этикетка сообщала, что это — «Докторc спешл».^[57]Я запрокинул голову и глотнул как следует.

— Ху-х, — сказал я.

Тарн кивнул, улыбнулся и тоже хватанул. Только ради компании. А потом угостил какой-то таблеткой — зажевать запах.

— В двенадцать ланч с Вильфредом Сандбергом. Он знает все об охранных компаниях.

Я кивнул. Виски бултыхалось в желудке. До ланча было еще два часа.

— Он за нами заедет. Поедим в старом «Цум Винерброт». Ну, ты знаешь — забегаловка, где подают кислую капусту, на Понтоньергатан. Это он так решил.

— Ладно.

Мне надо было спуститься в архив, мне надо было найти угол в «Утренней газете», откуда бы я мог спокойно позвонить. И мне нужно было найти Зверя.

Нас вез Янне.

— Откройте окна и проветрите! — заорал он. — А то мне влетит, если попадемся в облаву — за пассивный алкоголизм!

— Понимаешь, нам надо выпивать, — сказал я. — У нас же нет акций.

Плоская бутылка Тарна давно была брошена в одну из бумажных корзин «Утренней газеты». Маленькие бутылки долго не живут. Во всяком случае, в сфере, формирующей общественное мнение.

Вильфред Сандберг стоял перед австрийским ресторанчиком.

Здоровый, мускулистый мужик лет на шестьдесят. Молодился — надел просторную твидовую куртку и бабочку, какую носят художники. Но руки, смахивающие на лопаты, да опущенные углы рта придавали ему вид такого человека, каким он и был: полицейского, ставшего директором-распорядителем.

  71