На площади стояла мертвая тишина. Гэгэны, уже давно почуявшие, что дело пахнет керосином, проглотили языки, не зная, что тут можно соврать. Наконец какой-то отчаянный, стуча зубами, сообщил:
– 3-з-завтра!
– А вот и нет! - радостно воскликнул юный император, окончательно убедившись, с кем имеет дело. - А вот и сегодня! А вот прямо сейчас! Рубай их, молодцы!
Телохранители императора, получив ясный и конкретный приказ, воспрянули духом и моментально порубали гэгэнов в капусту. С тех пор в китайском языке появилась насмешливая поговорка: «Он предвидит свое будущее, как гэгэн из Гумбума…»
Вместо эпилога
Я вовсе не настаиваю, что именно моя гипотеза стопроцентно верна. Всего-навсего хочу защитить несколько нехитрых тезисов…
Во-первых, порой совершенно не учитывается, что оставшиеся от старых времен летописи - лишь вершина айсберга. На одно описанное, дошедшее до нас событие должно приходиться несколько десятков других, наверняка не менее значимых и масштабных, сообщения о которых до нас попросту не дошли. Следовательно, в полном соответствии с тем, что говорил Роберт Колингвуд, исследователи имеют полное право искать те самые «косвенные улики», домысливать что-то, исходя из логики, здравого смысла.
Можно привести любопытнейший пример того, как совсем недавняя история начисто переписывалась.
В XVI веке по повелению Ивана Грозного была создана многотомная «всемирная история» - чуть ли не от сотворения мира и до середины его собственного царствования. Это - так называемый Лицевой свод. Его последний том в историографии обычно именующийся Синодальным списком (потому что когда-то находился в библиотеке Синода), Иван Грозный лично изуродовал многочисленными поправками на полях, причем эти поправки были направлены как раз на фальсификацию иных реальных событий.
Одна из таких приписок сообщает, что в 1542 г., во время набега крымцев, трое русских воевод сдали город крымскому хану. Однако давно уже установлено по Разрядным книгам (где имеются полные записи о всех назначениях и перемещениях военачальников), что во время набега все трое находились в других местах и никакого города не сдавали. Дело в том, что, когда была сделана приписка, все трое угодили в немилость к царю, и на них задним числом сваливали чужие ошибки…
Ни в одной русской летописи нет рассказа о столь заметном, казалось бы, событии, как боярский мятеж 1533 г. во время опасной болезни Грозного. А вот в приписках Грозного о «воровском коварстве» бояр как раз пишется очень подробно. И потому всерьез подозревают, что и эту историю Грозный выдумал, чтобы отяготить лишними обвинениями попавших в немилость бояр.
Первоначально в рассказе о вражде меж князьями Шуйскими и Бельским упоминается, что в этой распре пострадал боярин Михаил Васильевич Тучков, которого Шуйский сослал в деревню. Однако впоследствии Грозный собственной рукой превращает Тучкова из жертвы боярской распри в ее… зачинщика. Причина? В промежутке меж двумя записями, в 1564 г., Грозному изменил и сбежал в Литву боярин Курбский: М. В. Тучков, дед князя Курбского, стал «членом семьи врага народа», а потому историю следовало изменить…
В 1547 г. московская взбунтовавшаяся толпа учинила в церкви самосуд над дядей Грозного, боярином Юрием Глинским. В 1564 г. Грозный вносит в Лицевой свод «редакторскую правку»: теперь оказывается, что это был не просто бунт, а заговор «по наущению мятежников-бояр»… Естественно, тех, которые в этом году попали в немилость. А если бы сохранился только «новый» вариант истории?
Ради курьеза можно рассказать и об одном из крайне многочисленных примеров создания «античных древностей».
Бенвенуто Челлини, гений в своем ремесле, а одновременно, как водилось в ту интересную эпоху, виновник многих уголовных преступлений, вспоминает в своих интереснейших мемуарах, как однажды к нему в Рим приехал «превеликий хирург», маэстро Якомо да Карпи, и заказал молодому в ту пору ваятелю несколько серебряных вазочек. Увезя их в Феррару, почтенный лекарь (славный в том числе, как вспоминает Челлини, и лечением венерических болезней), выдал вазы за античные. После чего продал за приличные деньги. Бенвенуто уверяет в записках, что понятия не имел, как коварный медик использует творение его рук, однако почему-то, даже узнав о случившемся, долго молчал о проделке, якобы для того, чтобы «не лишать вазочки их славы». А чуть ниже пишет прямо: «На этом маленьком дельце я много приобрел». Чем-чем, а излишней щепетильностью великий мастер не отличался.