Особенно,... 
170 
Нужно добавить, что к тому времени история наемничества насчитывала несколько столетий. И «неплатежи» случались настолько часто, что наемные войска успели создать самый настоящий то ли церемониал, то ли ритуал - узнав, что им не намерены платить, они собирали сходку, без особых проклятий и жалоб выбирали себе «маршала» и его заместителей, после чего начинали добывать себе средства к пропитанию грабежом всего, до чего могли дотянуться.
Даже русские источники отзываются о Делагарди довольно дружелюбно. Судя по всему, молодой генерал (бывший в приятельских отношениях с молодым военачальником князем Михаилом Скопиным-Шуйским), как ни странно, близко к сердцу принимал русские беды. Но вряд ли смог бы втолковать своему воинству, почему оно обязано умирать не за плату, а за некие идеалы…
Одним словом, корпус Делагарди перешел на «самообеспечение». Захватив Новгород, принялись грабить во всю ивановскую - но, повторяю, не для шведской короны, а исключительно для себя. Время от времени Делагарди, правда, пытался вести нечто вроде переговоров о возможной кандидатуре шведского принца на русский престол, но никто, даже он сам, к этому не относился серьезно. Все за то, что эти телодвижения понадобились Якубу для того, чтобы не выглядеть откровенным предводителем разбойничьей шайки. Даже в те времена, собравшись грабить, уже думали об имидже и респектабельности.
Именно художества наемников Делагарди, занятых исключительно заботой о своем кармане, и назвали впоследствии отчего-то «шведским вторжением»…
(Ходят даже слухи, что именно тогда на Руси как раз и появился шотландец Лермонт, а вовсе не во времена Михаила, но проверить эту версию я сейчас не в состоянии.)
Необходимо отметить, что к рождению легенды о «шведских интервентах» причастны не только русские историки позднего времени, но и современник событий король Сигизмунд. Соль в том, что Жечь Посполитая и Швеция находились тогда в состоянии войны, и при некоторой изобретательности ума присутствие на территории Московского государства регулярных шведских войск давало королю формальный повод нарушить мирный договор с Москвой…
Сигизмунд прекрасно знал, что представляет собой «корпус Делагарди», но притворился, что искренне считает его «шведским регулярным войском».
И началась польская интервенция - на сей раз настоящая, без всяких кавычек. Смоленск был осажден войсками гетмана Жулкевского…
Я нисколько не рвусь оправдывать поляков (благо мои предки принадлежат не к полякам, а как раз к литвинам, тут есть свои тонкости и стародавние польско-литовские трения, постороннему непонятные). Однако никак не могу согласиться с тем, что вторжение польских войск в 1609 г. в пределы России в трудах иных национал-патриотично озабоченных тружеников пера предстает едва ли не самым черным злодеянием в мировой истории…
Когда речь идет о двух соседствующих державах, существующих бок о бок не одну сотню лет, лучше всего сразу отказаться от привычки видеть все в черно-белом цвете. Просто-таки невозможно доискаться, кто и когда нанес первую зуботычину, послужившую детонатором многовековых испано-французских, франко-итальянских, англо-шотландских и германо-французских войн. Проще признать, что рыльце в пушку у всех заинтересованных сторон.
Именно так и обстоит с русско-польскими отношениями. Никто не спорит: безусловно, король Сигизмунд поступил, как последний негодяй, вторгшись в охваченную смутой соседнюю державу. Однако тот, кто согласится с этой формулировкой, будет вынужден, если хочет сохранить беспристрастность, применить точно те же слова к великому князю Ивану III. В 1492 г., когда внезапно умер польский король Казимир и у поляков хлопот стало выше головы, войска Ивана неожиданно ударили на соседей и заняли большую территорию с несколькими городами, присоединив ее к московским владениям. А если забраться еще дальше, мы, к своему некоторому смущению, обнаружим, что первое в истории упоминание о русско-польском конфликте гласит, что «русские напали на поляков и отобрали несколько городов». Причем пишут это русские летописцы…
Короче, интервенция имела место, но безусловной ошибкой было бы считать ее самым черным преступлением всех времен и народов - поскольку наши собственные предки порой были не лучше…
О героической обороне русскими Смоленска написано много, и я не стану к ней возвращаться. Наоборот… По моему глубокому убеждению, патриотизм состоит не в том, чтобы замалчивать наиболее неприглядные страницы собственной истории, а в том, чтобы на их примере учиться избегать повторения. Как писал Владимир Маяковский (хотя ссылаться на него не особенно ныне и модно): «Слава! Слава! Слава героям! Впрочем, им довольно воздали дани. Теперь поговорим о дряни».
170 
