Особенно,... 
147 
Все еще во власти дурных предчувствий, евнух быстро прошел в свои комнаты, где его ждал Аполлоний. Обещанная награда за донос могла лежать в одной из шкатулок, стоявших на мраморной скамье, и купец, воровато оглядываясь, поглаживал их резные стенки и принюхивался, как кот, попавший в поварню. Но в покоях главного евнуха пахло благовониями, пылью и мышами, что, впрочем, не смущало жадного Аполлония: серебро и золото, за которые он продал юного скифа, не обладали запахом, а только божественным голосом-звоном, возносящим владельца на вершину сладостраст-ного, сверкающего роскошью Олимпа.
– Ну? – дрожащим голосом спросил купец.
– Ты получишь награду… да, да, сейчас, – успокоил Аполлония евнух, доставая из-под одежд увесистый кошелек. – А теперь убирайся, – с раздражением подтолкнул он купца к выходу. – Тебя проводят…
Амфитион позвонил в крохотный серебрянный колокольчик. На зов явился угрюмого вида евнух, детина, почти на голову выше своего начальника. Задумчиво глядя вслед купцу, Амфитион вдруг коварно осклабился и приказал:
– Проводишь его… в наш подвал. Только чтобы никто ничего не видел и не знал. Приставишь к нему стражником глухонемого, а то он от безделья скоро будет выть на луну.
Здоровенный евнух тупо кивнул и неуклюже потопал прочь. Афмитион думал: «У Аполлония язык, как у брехливого пса. Лучше держать его до поры до времени на привязи, иначе, если пойдет слух, что мы заточили этого варвара, мне несдобровать: или гиппотоксоты разорвут в клочья, или царица пришлет палача с удавкой… Но случись, что Аполлоний не обманулся и юнец – сын царя Скилура, то честь и слава в этом деле достанутся мне одному. И тогда придется купца отправить в Эреб. Если же наоборот, придется ему ответ держать перед самим царем за напраслину…»
Довольно потирая руки, Амфитион вышел из дворца и едва не бегом припустил в казармы царской спиры. Солнце потускнело и спряталось в черную тучу. Помрачневшее море вспенилось у берегов и злобно ударяло быстро бегущими волнами в борта стоящих на приколе судов. Откуда-то примчал холодный, пронизывающий до костей ветер, и евнух вполголоса выругался, поплотнее запахивая на груди легкий плащ. Впрочем, он дрожал больше не от холода, а от непонятного томления в душе, помимо его воли постепенно перераставшего в беспричинный страх.
ГЛАВА 10
В Пантикапей пришла ненастная осень. Еще совсем недавно деревья стояли в золотом ореоле увядающей листвы, и спокойное море лениво плескалось о берега тихой прозрачной волной. А теперь по улицам и переулкам столицы Боспора с разбойничьим свистом гулял сырой, промозглый северный ветер, и мрачный Понт Евксинский злобно швырял на скалы огромные водяные валы, вскипающие грязно-желтой пеной.
Гавань обезлюдела, городской сброд забился в свои темные грязные логова, а достойные граждане выходили из дому только в случае крайней необходимости. Лишь в казармах царило оживление: почти каждый день все новые и новые отряды гоплитов и гиппотоксотов уходили в степь, и пронзительные звуки воинских рожков заставляли сжиматься от недоброго предчувствия сердца пантикапейцев. Скифская равнина неумолимо и неустанно пожирала детей Эллады, и грозный призрак приближающейся к стенам Пантикапея войны готов был вот-вот обрести плоть и ринуться на мирный город из-за черных клубящихся туч, низко нависших над земной твердью.
Дом Ксено стоял неподалеку от акрополя. Построен он был недавно, и в его архитектуре чувствовалось значительное влияние римского стиля, все больше входившего в моду не только в метрополии, но и в греческих апойкиах. Облицованный розовым привозным мрамором дом с некоторого отдаления казался раскрывшимся бутоном диковинного цветка, выросшего невесть каким образом среди довольно мрачных камней. В перистиле неумолчно журчал фонтан, а стены триклиния покрывала великолепная роспись – виноградные гроздья, цветы, сцены охоты.
Ксено сидела у окна опочивальни и задумчиво смотрела на свое отражение в зеркале с оправой, искусно украшенной перламутром и витой золотой проволокой. Ее густые черные волосы были распущены, и служанка Анея с видимым удовольствием расчесывала их костяным гребнем. Неподалеку, на низенькой скамейке, дремал огромный персидский кот с пепельной шерстью. Изредка он сонно потягивался, открывал глаза, и тогда в них отражались оранжевыми искрами тлеющие в вычурной керамической жаровне древесные угли. В опочивальне было тепло, попахивало дымом, благовониями и степными травами, засушенные стебли которых, собранные в букет, стояли в стеклянной вазе египетской работы.
147 
