Особенно,... 
60 
А уж кони беглецов и вовсе вызвали тихий ажиотаж. Казаки понимали толк в лошадях. Иметь быстроного выносливого жеребца было мечтой каждого запорожца. Это был лучший друг, который в тяжкую годину и от вражеской сабли может спасти – в атаке верхом многое значит быстрый поворотливый конь, который улавливает даже мысли хозяина, и от пули убережет – попасть в конника гораздо сложнее, чем в пехотинца, и от любой погони унесет.
Заметили казаков и шинкари. Один из них, старый еврей в линялом лапсердаке неопределенного цвета, который по ветхости был близким родственником шаровар его клиентов, завидев Гамалею, охнул от удивления и всплеснул руками, а затем нырнул куда-то в глубь шинка и спустя минуту-другую выскочил на дорогу прямо перед мордой жеребца Мусия, держа на подносе квадратную карафку[89] зеленого стекла и вместительную серебряную чарку.
– А чур тебя! – гневно воскликнул Гамалея, резко осаживая своего жеребца. – Ты что, еврей, сбрендил?! Или хочешь, чтобы копыта коня выбили пыль из твоего вретища?[90]
– Ах, пан Мусий… – Еврей прямо лучился от радости. – Вы ж не будете топтать старого Лейзера. Мы ж таки с вами не один пуд соли вместе съели.
– Лейзер?! – У Гамалеи глаза полезли на лоб. – Свят, свят! Тебя ж повесили!
– Э, пан Мусий, старого еврея Лейзера и вешали, и топили, и в шинке сжигали – а я вот он, как видите, жив. Не принимают меня на небесах, и все тут.
– Удивил… Только насчет небес, мне кажется, ты немного загнул. Нас там точно не ждут.
– Пан Мусий, и вы, значные паны, – поклонился Лейзер остальным казакам, – позвольте угостить вас доброй горилкой в честь вашего прибытия на Сечь. Настоянная на десяти травах, лучшая горилка во всем поднебесном мире. Уж поверьте старому Лейзеру.
– Что ж, коли так… – Мусий пригладил усы. – Уважим просьбу? – обернулся он к казакам.
– Знатная горилка, – сказал Солонина, жадно глядя на карафку. – Пил такую. Давно не приходилось пробовать ее на вкус…
– Тогда наливай, – сказал Гамалея, истолковав слова Ивана как всеобщее согласие.
Горилка и впрямь была как огонь. Только она не опалила горло, а разожгла костер где-то внутри, даже не в желудке, во всем теле, и постепенно добралась до головы. Невольное напряжение при виде стен Сечи (примут ли запорожцы в свое товарищество беглецов?) мгновенно исчезло, растворилось как соль в проточной воде. Казаки повеселели, заулыбались, Солонина и Петро Вечеря уже глазом косили, чтобы Лейзер повторил, но Гамалея сурово нахмурился и мигом разрушил их вожделение следующими словами:
– Ну, бывай, Лейзер. Поехали мы дальше.
– Заходите ко мне, обязательно заходите! – трусцой бежал рядом с конем Мусия еврей. – Вон мой шинок, запомните! Хороший шинок! А еда какая – пальчики оближешь! Хоть среди ночи приходите, Лейзер всегда встретит!
– От сучий сын! – рассмеялся Гамалея, когда Лейзер отстал и его пронзительный бабий голос заглушил лихой свист и топот каблуков – у соседнего шинка по-прежнему горилка лилась рекой и шла веселая гульба; похоже, какой-то казак швырял деньгами направо и налево, обмывая свою удачу. – Хватка у Лейзера, что у генерального судьи Чарныша. Как вцепится – не оторвешь. За версту видит прибыль. Нутром чует, что мы при деньгах.
– Батьку, а откуда вы знаете этого еврея? – спросил Василий.
– У него в Батурине был большой шинок. Его действительно однажды казаки подпалили спьяну, и Лейзер, спасая свое добро, едва не сгорел. Это было до Мазепы. Потом Лейзер новый шинок отстроил, еще добротней прежнего. Правда, цены у него кусались. Но народу всегда было полно. И я не раз захаживал. А когда Меншиков взял Батурин приступом, шинок снова сожгли. Мне говорили, будто бы Лейзера повесили – за компанию с казаками. От жадности он решил не уходить из города, потому что во время осады за еду и выпивку большие деньги платили. А что жалеть золотые, если не сегодня-завтра все равно уйдешь к праотцам. Похоже, Лейзер в очередной раз откупился…
Ворота в Сечь никто не охранял. Вернее, охрана была – с десяток казаков, но они сонно лежали на охапках сена в тенечке под навесом и лишь проводили отряд Гамалеи безразличными взглядами. Старый казак скрипнул зубами при виде такого ротозейства. То ли дело в старые времена… Передовой дозор уже давно проверил бы – еще за стенами: кто едет в Сечь, откуда и по какому делу.
Перед церковью казаки сняли шапки и истово перекрестились. У Василия перехватило горло – он впервые увидел Сечь. Взволнованы были все. Для беглецов-дезертиров начиналась новая жизнь. Что она им сулит? Никто пока этого не знал.
60 
