— Императора удар хватит! — захохотал драгун.
— Тс! Тс! — совершенно серьёзно прикрикнул Фери. — Государь — это святое. Есть границы, Альберт…
— Ладно, ладно… — не особенно и смущённый, отозвался драгун. — Святого трогать не будем… Ну, быстрее, быстрее! Опять можем пропустить самое интересное!
— В самом деле, где этот ваш гений, барон? Пусть кнопочки вертит, рычажки включает или что там ещё…
— Да где он?
— Ага! Ага!
— Живее, господин Штепанек! — прикрикнул барон таким тоном, словно обращался к нерадивому конюху или иному низшему прислужнику. — Извольте начинать!
Все уже расселись полукругом перед загадочным аппаратом. К нему подошёл высокий, костлявый, совсем ещё молодой человек, одетый прилично, но бедновато — его можно было принять за сельского учителя или кого-нибудь в этом роде. Как тут же заметил Бестужев, выражение лица у него было примечательное: тут и горчайшая скука, и хорошо скрытое презрение к окружающим, и подавленная гордость… Прекрасно отдавал себе отчёт талантливый изобретатель, в сколь унизительной роли оказался, тут двух мнений быть не может… Человек с таким лицом вряд ли будет ломаться, заслышав предложение, которое Бестужев намеревался сделать в самом скором времени. Кажется, партия выиграна, господа…
— Живее, Лео!
Лакеи вереницей бесстрастных оживших изваяний покинули залу, в котором осталась только подгулявшая компания и Штепанек — который всё с тем же отрешённо-унылым видом принялся с громкими щелчками переключать какие-то рычажки на боковой стенке ящика. Он что-то нажимал, что-то вертел, чем-то звонко лязгал — и отошёл в сторону, встал со сложенными на груди руками, как бы подчеркивая, что он здесь наособицу. На эту слабенькую демонстрацию обратил внимание один Бестужев — остальные, умолкнув, подавшись вперёд, расплываясь в довольно неприглядных улыбочках, таращились на матовую стеклянную стенку.
Она вдруг осветилась изнутри глубоким разноцветным сиянием, ящик теперь гудел тихонько и беспрерывно. А в открывшемся, если можно так выразиться, окне…
И в самом деле, у Бестужева осталось полное впечатление, что перед ним просто-напросто открылось небольшое окно, сквозь которое он и все остальные наблюдают кусочек жизни (стекло теперь стало совершенно невидимым).
Там, в окне, была небольшая комната, богато обставленный будуар. Все вещи сохраняли свои натуральные, чистые цвета — золотистые драпировки, обширная кровать, застланная постелью в палевых тонах, тёмно-коричневые палисандровые кресла… И мужчина с женщиной выглядели совершенно живыми — господин в синем сюртуке с внушительным рядочком фрачных орденов и очаровательная молодая дама, блондинка в розовом платье.
Они стояли лицом к лицу и о чём-то говорили. Не доносилось ни слова, но иллюзия окна была потрясающей: Бестужев, конечно же, понимал, что видит изображение наподобие кинематографического, однако персонажи на экране кинематографа были исключительно чёрно-белыми и двигались в дёрганом, убыстренном ритме — а здесь ничего этого не было, парочка двигалась, разговаривала, шевелилась именно что в нормальном ритме, отчего и казалось, будто смотришь в окно. Нынешний кинематограф это зрелище превосходило несказанно: естественные цвета и краски, естественный ритм движений… Бестужев ничего не слышал и не видел вокруг, завороженный необычным зрелищем.
Те двое уже целовались, держа друг друга в объятиях — самозабвенно, страстно, вели себя, как и подобает в такой ситуации любовникам, не подозревающим, что их кто-то видит, — ладони осанистого господина действовали против всех правил приличия, он уже сбросил визитку прямо на пол, молодая дама, отступив к постели, сияя затуманенным взором и недвусмысленной улыбкой, стала снимать платье…
Драгун громко прокомментировал зрелище с исконно драгунской вольностью, и ему ответил общий гогот.
— Вот такие дела, князь, — громко шептал на ухо Бестужеву барон Моренгейм. — Наш милейший граф Берти — образец примерного семьянина и высокоморального резонера, а очаровательная Элиза — вернейшая супруга, воплощённая невинность. Они у меня попросили на пару часов предоставить в их распоряжение флигель, поскольку им, изволите ли видеть, нужно провести важный и тайный разговор о затруднительном положении, в котором оказался в результате неосмотрительной игры на бирже один наш общий знакомый и дальний родственник… Я, разумеется, пошёл им навстречу, мне не жалко…