.
Очередная сказка о Золушке 
78 
«А ведь ты, братец мой, фрукт, — весело подумал Бестужев. — Тот ещё фрукт. Гонористый, спасу нет. Ладно, какая разница, лишь бы дело сладилось…»
Не дожидаясь приглашения, Штепанек шагнул к столу и непринуждённо уселся, вынул из кармана дрянненький серебряный портсигар, щёлкнул крышкой. Генерал предупредительно пододвинул ему хрустальную пепельницу.
…Когда примерно через полчаса Бестужев с Аверьяновым вышли из дома, генерал, остановившись на ступеньках невысокого крыльца, без малейших попыток соблюдать генштабовский лоск совершенно по-мужицки утер ладонью пот со лба, шумно выдохнул:
— Уфф! Тяжёлый в обращении субъект, не правда ли, Алексей Воинович?
— Да уж, — с чувством сказал Бестужев.
Торг, свидетелем которого он был, получился на редкость упорным: Штепанек оказался из того разряда людей, которые прекрасно чуют, что в них возникла крайняя необходимость, и стараются это использовать к максимальной выгоде для себя. Сто тысяч золотом обернулись ста двадцатью, да и жалованье, на которое генерал вынужден был согласиться, было чрезмерным не только по меркам Российской империи, но и, пожалуй, любой европейской державы. Министр, что в России, что в Австрии, получал месячного жалованья поменьше… И значительно.
— Он не еврей, случайно? — весело поинтересовался генерал.
— Чистокровный чех, — сказал Бестужев. — Проверено.
— А торговался с поистине еврейской цепкостью… впрочем, эта цепкость всем нациям свойственна. Прекрасно понял, стервец, что чрезвычайно нам необходим… чёрт с ним, всё хорошо, что хорошо кончается. Главное, договор он подписал по всей форме. — Генерал похлопал ладонью по своему кожаному бювару. — И теперь уже отступать не будет, тем более что основную сумму получит только в пределах Российской империи. Признаться, Алексей Воинович, я отчего-то полагал, что гениальные изобретатели — народ, совершенно не от мира сего, непрактичные, рассеянные, витающие в эмпиреях и далёкие от реальных, практичных вопросов… То есть я так полагал лет десять назад, когда ещё не занимался такими вот господами — и давно с иллюзиями расстался.
— Непрактичность свойственна творческим людям, да и то далеко не всем, — сказал Бестужев. — А инженеры — практики… Большие реалисты: цифры, формулы, математика, физика… Это, надо полагать, практичность и вырабатывает…
— Да, пожалуй. Ну что же? Дела, с какой стороны ни смотри, идут прекрасно. Для компании ему достаточно будет одного Ивана Карловича — квартира, как теперь окончательно ясно, никем не раскрыта. Часиков в девять утра я за ним приеду… вы, пожалуй что, тоже. Остальные будут ждать на вокзале. Каких бы то ни было препятствий и препон попросту нет. — В его голосе звучало удовлетворение, пожалуй, даже триумф. — Что же, Алексей Воинович, похоже, удачно все исполнили?
— Похоже на то, — сказал Бестужев. — Похоже на то…
…По лестнице дома, где он снимал квартиру, Бестужев поднимался уже совершенно трезвым, весёлым, благодушным, мурлыкая под нос очередной жестокий романс:
- Две гитары, зазвенев,
- Жалобно заныли…
- С детства памятный напев.
- Старый друг мой, ты ли?
- Как тебя мне не узнать?
- На тебе лежит печать
- Буйного похмелья,
- Горького веселья…
Он повернул ключ в замке, вошёл в прихожую, почти в совершеннейшей темноте достал спички и зажег газ, повернул регулятор, чтобы синеватый огонек стал высоким и горел ровно…
И понял, что в квартире что-то не так.
Словами не объяснить, но что-то не так или кто-то? Не чувствами, а чутьём угадывалось постороннее присутствие — тем чутьём, что у людей его профессии обязано быть.
Он схватился за браунинг и собирался развернуться так, чтобы оказаться спиной к входной двери.
Удар обрушился на голову раньше, и сознание погасло.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
НА ПРЕКРАСНОМ ГОЛУБОМ ДУНАЕ
Острый, резкий запах нашатыря ворвался в ноздри, ударил под череп, Бестужев зачихал, зафыркал, замотал головой, отшатнувшись от упиравшегося в нос стеклянного пузырька. Затылок легонько стукнулся обо что-то мягкое, стёганое.
— Изволит прийти в себя, — прокомментировал кто-то насмешливо. — Живее, месье…
— В самом деле, — поддержал другой голос. — Стукнули совсем легонечко, стыдно залёживаться…
Попробовав пошевелиться, Бестужев почувствовал, что у него онемели руки. Но тут же убедился, слава богу, что ошибся — его просто крепко держали за плечи и кисти рук сидевшие по обе стороны.
78 
