40 
Несмотря на вполне понятную тревогу и некоторый нервный раздрай, он понемногу погружался в сон – в старинной военной мудрости «солдат спит, а служба идет» гораздо больше сермяжной истины, чем может показаться некоторым штатским…
…Вопреки расхожим штампам, кошмары его не мучили. Сны были самые обычные. И проснулся в половине восьмого, как обычно. В восемь появилась сержантесса с завтраком, но на сей раз никаких знаков в стиле Марселя Марсо не подавала. Часовой все еще торчал под окном. Вполне возможно, это был уже другой, не вчерашний. Обитатели базы, народ к загадочным сложностям военной жизни насквозь привычный, старательно обходили стороной дорожку, по которой он прохаживался, притворяясь, будто ничего не видят и никакого автоматчика там вовсе нет, – хотя в том месте, где охранять на первый взгляд совершенно нечего, часовой выглядел столь же нелепо, как коммерческий киоск на взлетно-посадочной полосе авианосца…
Его не беспокоили до самого обеда. С доставкой такового вновь начались мимические сюрпризы: сержантесса, указав взглядом на судки, сделала тремя пальцами жест, словно загоняла себе что-то в вену невидимым шприцем. Мазур понял – и к еде не прикоснулся. Особисты любят такие штучки: запросто подмешают нечто, в общем легонькое, но надежно парализующее волю и способное вызвать на нешуточную откровенность…
В час дня за ним пришли. Без кандалов и примкнутых штыков, правда. Давешний капитан без стука распахнул дверь и с самым безразличным выражением лица пригласил:
– Пройдемте. Вас ждут.
Ждали его в кабинете без таблички на двери, явно принадлежавшем местному особисту: на обоих окнах – выкрашенная в белый цвет затейливая решетка, в углу – солидный сейф, да и телефонов для скромного кабинета что-то многовато. Все уже было готово для теплой и душевной беседы: в красном углу восседал человек, которого Мазур впервые в жизни видел в штатском, – контр-адмирал Самарин, фигура номер два в контрразведке флота. Капитан третьего ранга по фамилии Крайко скромненько сидел сбоку, а в углу за хлипким журнальным столиком примостился сутулый тип в затемненных очках – несомненно, сто раз проверенный стенографист. Магнитофона Мазур нигде не увидел, но это, понятно, не означало, что его не было.
Настроение, честно признаться, было аховое. Среди своих адмирал Самарин давно уже получил вполне заслуженную кличку Лаврик – как легко догадаться, данную по ассоциации с известным в истории носителем пенсне. Злые языки шептали, что Самарин, будучи слегка близорук, вместо очков носил пенсне как раз потому, что давно прослышал про кличку, и она его самолюбию весьма польстила. Пенсне, правда, напоминало скорее чеховское, но потаенное общественное мнение пришло к выводу, что это проделано для отвода глаз, дабы избегнуть чересчур уж явных ассоциаций. Если отвлечься от фольклора и естественной неприязни строевиков к особистам, следует признать, что Лаврик был неплохим профессионалом, но это лишь усугубляло ситуацию, поскольку крутой профессионал сплошь и рядом может поломать кому-то жизнь и карьеру не в пример искуснее и эффективнее, нежели тупой службист. Каковое умение Лаврик не единожды и показывал. Будь ты хоть светочем гуманизма и рыцарем без страха и упрека, но коли служить тебе выпало в особистах, очень быстро поймешь, что твоя карьера зависит от того, скольких шпионов ты усердно изловил и скольких потенциальных «слабых звеньев» успешно профилактировал… Это вовсе не означает, будто Самарин лепил дутые дела, – но всему флоту известно, что Лаврику лучше не попадаться, если у тебя за душой отыщутся мелкие грешки…
Мазур сел и выжидательно замолчал. От предложенной адмиралом согласно извечной традиции сигареты отказался, вытащив свои, – черт его знает, что там могло быть подмешано в Лавриковы сигареты, тем более что сам-то он сигаретку вытащил не из предложенной Мазуру пачки, а из знаменитого серебряного портсигара дореволюционной работы, с золотыми накладками в виде охотничьих собак, подковок и загадочных монограмм…
Мягко шумел кондиционер. Стенографист навис над столиком с видом оголодавшего стервятника.
Держа сигарету, по своему обыкновению, меж большим и средним пальцами, адмирал разглядывал Мазура с хорошо рассчитанным сладострастием сексуального маньяка из импортных ужастиков, прекрасно понимающего, что загнанной в угол растрепанной блондиночке бежать уже некуда. Пенсне придавало ему весьма интеллигентный вид, так и казалось, что сейчас изречет что-нибудь вроде: «А печень у вас, батенька, пошаливает определенно…»
40 
