Последние отзывы

  68  

Панарин промолчал – невозможно лечить, не имея рецептов… Он примерно знал и мог объяснить себе уязвимые точки Марининой философии, и то наносное, что присутствовало в ее характере, то, от чего лучше бы решительно отказаться. Но как ей это сделать, он не взялся бы подсказывать, и что предложить взамен, тоже не знал. Так что пока разумнее было молчать, не размениваясь на бесцельные пустопорожние обличения. Что он и делал в критические моменты возникавших споров.

– Даже странно иногда, что ты звездолетчик. Тебе бы поэтом быть. Романтиком. Века этак восемнадцатого.

– Почему? – спросил Панарин.

– Потому что ты, как и они, обожествляешь любовь. То ли ждешь от нее, как от Дельфийского оракула, ответа на все без исключения вопросы бытия, то ли она для тебя – средство достижения высшей степени самосовершенствования, к которому стремились буддисты. А ее нет, любви. Вернее, она есть, но настолько непохожа на все, что ты о ней мысленно нагородил… И какая же глупость именовать тебя командором – ничего в тебе нет от той статуи, погубившей Дон Жуана.

– Это плохо?

– Да нет, с чего ты взял? Тебе просто не идет. Я понимаю: командор – официальное наименование твоей должности… И все равно не идет. Скорее уж, молодой Вертер. Генрих фон Клейст – был такой поэт, он застрелился, убив перед этим последнюю подругу, по ее согласию, – случайную, правда, какую-то… Тим, а ты мог бы так – сначала меня, а потом себя? – спросила она с любопытством.

– Тебя бы высечь… – сказал Панарин.

– Интересное предложение. Только ничего бы это не дало.

– Что и печально, – сказал Панарин.

– Смотри, неужели нашли?

Мобили, как уносимые ветром листья, сбивались в табунки и улетали в одном направлении. Панарин коснулся клавиш, Марина торопливо вставила в камеру новый видеодиск.

Летели недолго, по узкому ущелью, над мелкой бурливой речушкой, и попали в неширокую каменистую долину, со всех сторон замкнутую гранеными скалами. Мобили, и опустившиеся на каменистую землю, и парящие в воздухе, сгрудились, словно не в состоянии преодолеть невидимую преграду. Подлетали новые, садились, люди выскакивали, медленно подходили к той же невидимой черте, толпились, возбужденно жестикулируя.

А впереди, там, куда они смотрели, стоял самый настоящий рыцарский замок со старинной гравюры или из туристского путеводителя. Очертания и пропорции стен и башен несколько отличались от земных, но в том, что это был именно созданный руками человека замок, а не игра природы, причудливо выветрившей скалы, сомневаться не приходилось.

И стало очень тихо.

Глава 11

Человек под иконой

Недавно прошел дождь, асфальт был тускло-зеркальным, река была темнее, чем обычно, и в воздухе стоял неповторимый свежий запах влажного минусинского песка. Они медленно шли по старинному мосту, справа клонились к воде серые морщинистые тополя, и на левом берегу были тополя, а у овальных бетонных быков было мелко, и на дне виднелись россыпи светлых камешков, а впереди зеленела над крышами колокольня Успенского собора – строго говоря, обыкновенной церкви, возведенной в 1812 году в честь победы над Бонапартием, о которой здесь узнали только через полгода. Потом показалась и сама церковь, она неожиданно возникала перед глазами, стоило обогнуть белый дом, тоже старинной постройки – Старый город оставался нетронутым.

Перед церковью беззаботно расхаживали пухлые голуби – пугать их было некому – машины здесь не ездили вторую сотню лет, – вспархивали, садились, расхаживали, гуркоча, и были похожи на участников научного симпозиума в перерыве между заседаниями. «Или на попов, озабоченных поисками материального Господа», – подумал Снерг.

– «Но вот настал двенадцатый, победа горяча, и пулею погашена венчальная свеча…» – продекламировала Алена, глядя на распахнутые двери церкви, зеленые, железные, украшенные выпуклыми крестами. – Раньше все было не в пример уютнее – где-то существовала сила, которая избавляла от всех сложностей, подсказывала образ мыслей и действий… Зайдем?

– Ты же Мефистофель, тебе нельзя.

– Да, действительно… Поцелуй меня.

– Здесь?

– А я хочу, чтобы здесь.

Снерг притянул ее к себе, тонкий эластик ее плаща скользнул под пальцами. У их ног бормотали что-то одобрительное голуби, из распахнутого окна доносились гитарные переборы и голос Шеронина:

• – Остановись и оглянись в уютном зале,
• мои надежды раствори холодными глазами.
• Вначале было слово, и после было слово,
• на серых ветках тополей – клочки былого.

• Кто улыбался: «Как смешно!», кто хмурился:
• «Печально…»
• Тебя я в прошлое мое привез случайно…

Запись была старая, а песня совсем не подходила к случаю, и Снерга пронзило жгучее предчувствие чего-то неизвестного, словно зыбкий отголосок крика, раздавшегося так далеко, что не понять, был он или нет. Он взял Алену за плечи, легонько отстранил, заглянул в глаза – широко раскрытые, тревожные. «Хорошо это или нет, что она чувствует меня насквозь?» – спросил он себя в который раз, и, как всегда, не нашел ответа.

  68