88 
Собственно говоря, Сварог мог бы обойтись и без осуждаемой законом подделки документов. Нацепил бы личину, совпадающую с паспортной фотографией, и прошел бы гордым шагом через кордон. Но, во-первых, над будкой таможенника висит наклонное зеркало, и вот в нем-то Сварог отразился бы в своем истинном облике… а во-вторых, тогда и в дальнейшем, при любой проверке документов, пришлось бы всякий раз напяливать эту личину, думать об этом постоянно. А сие есть лишнее беспокойство. И если имеется возможность его избежать, то почему бы и нет, спрашивается?
Приятель мистера Гуго, владелец частного аэропорта в городе Кисангани, оказался человеком весьма полезным по части проворачивания всяких разных предосудительных (с точки зрения закона) дел. Видимо, и аэродром в собственность он приобрел для того, чтобы развернуться как можно шире на ниве криминала. Да и вряд ли Гуго, насколько Сварог его понимал, стал бы приятельствовать с добропорядочным законопослушным гражданином, смысл какой?
Этот аэродромовский приятель Гуго все и организовал в лучшем виде. Дня не прошло, как профессорская папка вместе с профессорскими документами была доставлена в Конго. В одном из кармашков той папки хранился паспорт профессора. Вот в него неведомые умельцы, которым доверил эту работу приятель Гуго, вклеили фотографию Сварога и малость подправили дату рождения. И стал Сварог мистером Беркли. Для Н’Генга же был изготовлен паспорт гражданина Конго. Правда, значение слова «гражданина» ему объяснять не стали, равно как значение предмета под названием «паспорт» – долго пришлось бы. («Держи в кармане рубашки. Забыл, что такое рубашка? Да вот она на тебе. И не таращься так по сторонам».
Хотя Пятница, надо сказать, уже давно перестал изумляться чудесам, коими полон мир белых людей. Бо́льшую часть эмоций он растратил во время полета на большой железной птице, остатки эмоций выплеснул в столице Джингура, где все, начиная от автомобилей и заканчивая асфальтом и фонарными столбами, было ему в диковину. На этом эмоции Н’Генга закончились. И теперь он принимал очередную невидаль вроде телевизора или холодильника как еще одно чудо, не более того.
Костяной нож с «муравьиной» рукоятью Сварог, как и предполагал, обнаружил в одном из ящиков, клейменных гербом Джингура.
Ящики вскрывали в пустом, насквозь пропахшем контрабандой ангаре, куда загнали вертолет сразу по прилете в Кисангани. Трещали взламываемые доски, переговаривались между собой Гуго с приятелем – они взвалили на себя тяжкое бремя открывателей ящиков. «Да тут одни книжки! – говорил Гуго. – В половине ящиков, чтоб мне сдохнуть! Что с ними делать?» «Идиот, – отвечал его приятель. – Мы вернем это барахло новому президентишке Джингура. Дескать, отбили у бежавших от восставшего народа подонков. Мы, получается, спасители народного достояния, герои и все такое прочее. А за это мы попросим у нового президента разрешения открыть небольшое дельце в столице, ну и как он сможет нам отказать! Смекаешь? А может, еще висюльку какую прицепит до кучи. Люблю я красоваться, знаешь ли, в негритянских побрякушках на груди». «Смотри, дворцовая посуда пошла. Серебро. Это, надеюсь, ты не собираешься никому возвращать… О, вот какой-то костяной нож дурацкого вида! – восклицает Гуго. Потом кричит громко: – Эй, мистер Сварг, вы не это ищете?»
И сейчас этот нож Сварог самым законопослушным образом выложил перед таможенниками, добавив для ясности: «Сувенир». Таможенники повертели изделие из кости в руках, ничего предосудительного не обнаружили и вернули владельцу. Ну а поскольку ни к чему другому придраться не смогли, то пришлось им пропускать «мистера Беркли» на территорию Российской Федерации.
И что же делал человек, после долгих скитаний по мирам вновь оказавшийся на родной земле?
Да ничего интересного он не делал. Ну поменял доллары на рубли. Полученные купюры рассматривал с неподдельным интересом, потому как не видел еще таких. И силился вспомнить, а как же выглядели рубли образца девяносто первого года? И вот ведь, блин, не мог вспомнить, хоть убей!
Потом отзавтракал в буфете, отметив про себя, что качество общепита не намного выросло за эти годы, хотя бесспорно добавилось пестроты на прилавках.
А потом регистрация на семичасовой рейс, тягостное сидение в отстойнике, скрашиваемое лишь баночным пивом. Вот, собственно, и вся Москва, ограничившаяся зданием аэровокзала. Вступать в беседы с соотечественниками, вытягивать из них информацию про новую жизнь не хотелось. Что-то объяснять, что-то выдумывать, выслушивать всякую ахинею… Нет уж, лучше помолчать.
88 
