– Сударыня… – произнес сержант, сделав в сторону Констанции недвусмысленный жест, общий у полицейских всего мира и означающий: «Добром пойдете, или будет хуже?»
К немалому удивлению д’Артаньяна, Констанция оставалась спокойной, словно не понимала, в сколь печальном положении очутилась. Не шелохнувшись, она отчетливо произнесла:
– Сержант, немедленно арестуйте этих разбойников. Они ворвались к нам в дом, переодевшись гвардейцами, напали на моего мужа, хотели ограбить…
– Что за вздор, сержант! – вскричал д’Арта– ньян.
– Сержант, вы, по-моему, состоите на такой должности, что обязаны уметь читать… – произнесла Констанция без тени тревоги.
– Ну, вообще-то… – пробормотал окончательно сбитый с толку сержант. – Конечно…
– Отлично, – Констанция ловко выхватила из-за корсажа свернутую в трубочку бумагу и подала ему. – Извольте прочитать вслух…
Откашлявшись, развернув бумагу, сержант принялся читать:
– «То, что делает предъявитель сего, делается по моему повелению и для блага государства. Анна Австрийская, королева Франции». Вот что…
– У вас вызывает сомнения подлинность этой бумаги? – холодно спросила Констанция.
– Ни малейших, сударыня…
– А подлинность печати?
– Да опять-таки нет…
– Что же вы стоите? Немедленно арестуйте этих разбойников и отведите их… да хотя бы в Консьержери, это ближе всего. Сдайте их с рук на руки полицейскому комиссару. Ему сообщат, что с ними делать дальше. Вы все поняли? Или хотите, чтобы королеве Франции стало известно, что в Париже есть полицейский сержант, пренебрегающий ее письменными эдиктами?
– Н-нет…
– Взять их!
– Господа, – убитым голосом промямлил сержант. – Извольте проследовать. Не заставляйте, стало быть, силу применять…
У д’Артаньяна мелькнуло желание выхватить шпагу и силой проложить себе путь. Судя по лицу Каюзака, его посетила та же нехитрая мысль. Однако гасконец рассудил здраво, что в этом случае, оказавшись преследуемыми парижской полицией, они мало чем помогут Анне, а вот драгоценное время потеряют точно, меж тем как это время можно использовать с выгодой… Полицейский комиссар в Консьержери прекрасно его помнит как человека кардинала, он вряд ли поверит в байку о разбойниках… То, что произошло в ратуше, стало известно лишь считанным людям, Ришелье по-прежнему остается первым министром, более могущественным, чем сам король… Все быстро вершится. Все обой– дется.
– Пойдемте, Каюзак, – сказал он решительно. – Господин сержант олицетворяет здесь закон и порядок, а мы с вами как-никак благонамеренные граждане…
Каюзак, уже приготовившийся заехать ближайшему стражнику кулаком по темечку, покосился на него с превеликим изумлением, но, убедившись, что д’Артаньян не шутит, вздохнул и покорился. Вдвоем они вышли на улицу, оглянувшись на Лорме с выразительным пожатием плеч. Д’Артаньян не сомневался, что старый слуга, человек битый и тертый, оповестит де Варда или Рошфора об их аресте даже прежде, чем пленников доведут до Консьер– жери…
Однако получилось иначе. Сержант, вместо того чтобы скомандовать всему отряду «Марш!», почесал в затылке и громко отдал совершенно другой приказ:
– А ну-ка, отправляйтесь на улицу Ла Арп и посмотрите, все ли там спокойно. Есть сведения, что там кто-то собирался устроить дуэль… Живо, живо! Арестованных я доставлю сам, это государственное дело, и чем меньше народу о нем знает, тем лучше.
Его подчиненные охотно повиновались – должно быть, им нисколечко не хотелось впутываться в государственные дела, имевшие скверную привычку оборачиваться крупными неприятностями даже для мелких свидетелей. Когда они исчезли за углом, сержант тихонько сказал:
– Я вас прекрасно помню, господин д’Артаньян. Вы-то меня, конечно, не узнали, где вам упомнить каждого сержанта, но это я вас не так давно отводил в Консьержери, когда вы возле самого Лувра с кем-то дрались на шпагах… И помню, что за люди примчались вас освобождать…
– Вы кардиналист, сударь? – не теряя времени, спросил д’Артаньян.
– Вот именно. Я, изволите знать, дворянин, хотя и вынужден занимать столь ничтожную должность… В общем, я понимаю, что тут что-то не то… Идите себе с богом, я вас не видел и вы меня не видели… Для комиссара я что-нибудь придумаю, если только вообще придется. Чует мое сердце, что никто так и не придет подавать на вас жалобу… Так что идите себе…