– Я сама об этом успела подумать… Завтра, если только в королевском дворце все пройдет гладко, вы со своими друзьями отправитесь во Францию, а мы с Рошфором поедем за север. Заберем ребенка и кружным путем вернемся в Париж. Вот-вот начнется война, и англичанам будет гораздо труднее шпионить во Франции, Винтеру в том числе.
– Война?
– Да. Наши войска вот-вот выступят под Ла-Рошель.
– Черт, вот славно! – воскликнул д’Артаньян. – На войне я еще не был, а ведь давно пора! В мои-то годы и не побывать на войне?
– Ну конечно, – тихонько засмеялась она. – Вы в одиночку обрушите пару крепостных башен, вас увенчают лавровым венком, вручат маршальский жезл, и вы медленно подъедете к моему дому на горячем боевом коне, весь в пороховой копоти, усталый и гордый, и я выбегу вам навстречу, держась за ваше стремя, пойду следом, глядя снизу вверх сияющими глазами… Верно?
– Вечно вы насмехаетесь, – сказал д’Артаньян, весьма сконфуженный, – ибо, надо признаться, нарисовал в своем воображении картину, довольно близкую к описанной Анной. – Однако… Анна, а что плохого в том, что мужчина возвращается с войны победителем, а женщина радостно держится за его стремя, выбежав навстречу с сияющими глазами?
– Ничего плохого.
– Отчего же вы…
– На войне еще и убивают, дорогой Шарль. И далеко не все возвращаются со славой. Я уже пережила одну утрату, не хотелось бы во второй раз…
– Ба! – воскликнул д’Артаньян со всей бесшабашностью своих девятнадцати лет, великолепного возраста, когда слово «смерть» предстает чем-то далеким и отвлеченным, всегда настигающим других. – Как говорят у нас в Гаскони – нужно только не произносить слово «смерть» вслух, и все обойдется. Знаете, у нас есть старая легенда. Однажды один рыцарь гулял по кладбищу и увидел прекрасную златовласую девушку. Он влюбился с первого взгляда и предложил ей стать его женой. Она согласилась, но попросила его обещать, что в ее присутствии никогда не будет произнесено слово «смерть». Он охотно пообещал, сгорая от любви…
– Вы забыли упомянуть, что в руке у нее была белая лилия.
– Вы знаете эту легенду? – воскликнул д’Артаньян.
– У нас в Нормандии ее тоже рассказывали…
– Тогда вы должны знать, что было потом. Молодые жили счастливо, но однажды приглашенный в замок менестрель запел грустную песню о небесах и смерти. И прекрасная жена рыцаря стала увядать, как цветок от мороза, становиться все меньше и тоньше, пока не обернулась окончательно белой лилией.
– Вот именно, – сказала Анна. – «В смятении выбежал рыцарь из замка, и во мраке ночи сыпались с неба лепестки белых как снег лилий…»
– Все верно… Но к чему я это веду? Не произнеси этот олух невзначай слова «смерть», все так и осталось бы прекрасно!
– Это легенда, Шарль. А есть еще и жизнь… И она порой грустна.
– Не надо о грустном. Как-то незаметно мы перескочили на беседу о смерти…
– Все из-за вашего азартного желания отправиться на войну, будто это увеселительная прогулка. А я не хочу вас потерять… потому что я все же люблю вас, Шарль…
Глава шестая
Невинный блеск алмазов
Д’Артаньян давно уже успел убедиться на собственном опыте, что ожидание – пожалуй, самая тягостная вещь на земле, уступающая только смерти. Однако что такое настоящее ожидание, мучительное и исполненное тревоги, он понял только сейчас, прохаживаясь в Саду прудов королевского дворца Хэмптон-Корт, возле каменного столбика с каменной же фигурой геральдического единорога.
Совсем недалеко от него сияли мириадом свечей высокие окна дворца, доносилась музыка – что же, это, по крайней мере, свидетельствовало, что бал продолжается, как ни в чем не бывало, а значит, Анна то ли успела совершить задуманное кардиналом и остаться незамеченной, то ли не улучила еще момента…
Последнее предположение было хуже всего. В разгоряченном мозгу д’Артаньяна вихрем проносились удручающие картины полного и окончательного краха: вот ее заметили срезающей два из двенадцати подвесков, то ли сам Бекингэм, то ли окружающие, вот ее влекут в тюрьму, в сырой сводчатый подвал…
Он пытался успокоить себя напоминанием об очевиднейших вещах: даже если кто-то заметит ее проделку, вряд ли свяжет это с поручением Ришелье, с утонченным замыслом, имеющим целью скомпрометировать королеву Франции; всё это могут посчитать обычной шуткой или проказой влюбленной женщины, возжелавшей заполучить какую-то вещественную память о своем предмете обожания, – примеры известны и многочисленны как для мужчин, так и для женщин. Наконец, здесь, как и во Франции, не принято бросать в тюрьму знатных дам по столь ничтожному поводу, как кража подвесок на балу, и Анну надежно защищает от многих неприятностей ее пол – это с мужчинами, будь они знатны, принято обходиться гораздо более бесцеремонно. Знатных дам не принято пытать и заключать в темницу – для этого нужны не в пример веские основания – например, претензии на престол, как это было с леди Джен Грей[19], отравление мужа при столь вопиющих обстоятельствах, как случилось с матушкой принца Конде, или попросту брак с насолившим всем фаворитом, достаточно вспомнить о печальной участи Леоноры Галигаи…[20]
19
Грей (1537—1554) – дальняя родственница английского короля Эдуарда VI, которую прочили ему в жены. В 1553 г. вышла замуж за лорда Гилфорда Дадли. После смерти Эдуарда VI, согласно его завещанию, семнадцатилетняя леди Джен была провозглашена королевой Англии, но через три дня свергнута партией принцессы Марии (будущей королевой Марией Кровавой) и казнена вместе с мужем.
20
Леонора Галигаи – жена Кончино Кончини. После его убийства была сожжена на Гревской площади по формальному обвинению в колдовстве.