Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
176 
Все это было сказано вызывающе-презрительным тоном, но никто не сдвинулся с места. Я видел двенадцать пар глаз, горящих ненавистью, но бульдожья смелость этого человека внушала здесь почтение. Было бы очень просто убить его тут же на месте, тем более что смерть его уже давно была предрешена ими. Но никто и пальцем не шевельнул. Единственный человек, который подался вперед, был Руфус Доуз, но он тут же остановился.
Фрер проявил отчаянную храбрость – я не считал его на это способным, – он подошел к Доузу, самому свирепому из всех арестантов, и легко пробежал пальцами по его бокам, как это делают констебли, обыскивая человека. Доуз, с его свирепым нравом, побагровел от этой наглости, и я подумал, что он сейчас его ударит. Но он не ударил. Тогда Фрер, безоружный, придвинувшись к нему вплотную, спросил:
– Ну, как поживаешь, Доуз? Не подумываешь ли опять удрать? Быть может, ты соорудил себе еще несколько лодок?
– Дьявол! – вот и все, что вымолвил скованный человек. Но в голосе его послышалась такая угроза, что все похолодели.
– Правильно, ты в этом еще убедишься! – со смехом ответил Фрер и, повернувшись ко мне, добавил тем же издевательским тоном:
– Вот вам кающийся грешник, мистер Норт, – испробуйте на нем свое искусство!
Я онемел от этой дерзости, но лицо мое, очевидно, выразило отвращение, потому что он слегка покраснел и, когда мы уходили со двора, даже попытался оправдаться, говоря, что нет смысла читать проповеди камням и что такие закоренелые преступники, как Доуз, абсолютно безнадежны.
– Я этого мерзавца знаю давно, – сказал он. – Он приехал вместе со мной на корабле из Англии и хотел поднять на борту мятеж. Это он чуть не убил мою жену. С него ни разу не снимали кандалы, он носит их уже восемнадцать лет, не считая тех дней, когда был в бегах. У него три пожизненных приговора, очевидно, он так и умрет в кандалах.
Да, это, по-видимому, страшный преступник, и тем не менее я чувствую к нему какую-то необъяснимую симпатию.
Глава 61
МИСТЕР РИЧАРД ДИВАЙН ПОЛУЧАЕТ УДАР
Городской дом Ричарда Дивайна находился в Лондоне на Кларджес-стрит. Сей скромный особняк не был его единственным владением. У Джона Рекса были вкусы, требовавшие больших расходов. Он не был ни стрелком, ни охотником, поэтому и не вкладывал свои капиталы ни в лицензии на охоту в шотландских болотах, ни в охотничьи угодья в Лейстершире. Но его конюшни были предметом восхищения всего Лондона. Ему принадлежала почти вся деревня возле Донкастера, где разводили породу скаковых лошадей; он держал яхту в Коусе и, помимо особняка в Париже, арендовал виллу в Бромптоне. Он был членом нескольких привилегированных клубов и мог бы жить как принц в любом из них, если бы захотел. Но постоянный страх, что его разоблачат, не рассеявшийся за целых три года полного попустительства и бесконтрольной свободы, вынудил его предпочесть жизнь в собственном доме, где он мог собирать общество по своему выбору. Дом на Кларджес-стрит был обставлен в соответствии со вкусом его владельца. На стенах висели картины с изображением лошадей, в библиотеке хранились отчеты о скачках, а также романчики с описанием спортивной жизни. Утром 20 апреля 1846 года Фрэнсис Уэйд ожидал появления своего племянника, со вздохом вспоминая благословенную атмосферу изысканности и покоя, царившую у него дома в Нортэнде.
Ричард вышел к нему в халате. После трех лет бесшабашной жизни и пьянства он утратил атлетическую стройность и красоту. Ему уже было за сорок, и внезапное прекращение тяжелого физического труда, к которому он привык, будучи каторжником, а впоследствии овцеводом, способствовало развитию его природной склонности к полноте. Из статного, представительного человека он превратился в толстяка. Щеки его покраснели от неумеренного употребления крепких напитков, бунтовавших в его крови. Руки его распухли, движения утратили былую уверенность. В бакенбардах проступала седина. Глаза его, все еще блестящие и черные, окружала густая сеть морщинок, которые называют «гусиными лапками». Он преждевременно облысел – верный признак телесных излишеств. Заговорил он с наигранным добродушием, слишком уж бойко, чтобы преодолеть смущение:
– О, мой дорогой дядя! Ха-ха! Присаживайтесь! Счастлив вас видеть. Вы уже позавтракали? О да, конечно, позавтракали. Я что-то очень поздно лег вчера. Уверен, что вы не откажетесь! Стаканчик вина? Не желаете? Тогда присядьте и расскажите; что нового в Хэмпстеде.
176 
