70 
Тут зазвенел мобильник Келли, так что у Карен не было времени ответить, и это было для нее своего рода выходом. Она понимала, что снова ввязывается вместе с Келли в нечто очень серьезное. Она сосредоточилась на еде, в то время как Келли отвечал на звонок с воинственностью, свойственной расположению духа, которое на него нашло.
– Да, – резко выпалил он.
Но почти в ту же секунду голос его изменился.
– Выезжаю. – Голос его дрожал. – Буду минут через пятнадцать, не позже.
Карен вопросительно посмотрела на него, когда он закончил разговор. Вся краска, казалось, сошла с его лица. Она не могла и представить, что за новость ему только что сообщили, если она так на него подействовала.
– Это Мойра, – тихо сказал он. – Она в хосписе в Ньютон-Эбботе. Мне надо идти. Она, скорее всего, в очень тяжелом состоянии. Это была Дженифер. Она сказала, ее мама, ну…
– Мойра? – спросила Карен, которая была по-настоящему потрясена. – Я даже не знала, что она болеет.
– Ну…
Его голос опять умолк.
– Что же ты, глупый мерзавец, не сказал мне? Мне очень нравится Мойра, ты же знаешь, как я к ней привязана.
– Да, – перебил Келли.
Как всегда, он не хотел говорить о чувствах, не хотел показывать своих и видеть чужие, не хотел он и говорить о смертельной болезни своей подруги с кем-нибудь, кроме ее самой или ее семьи. Вероятно, он не сможет говорить об этом и с ними, даже если они и захотят. Может, он просто обманывает себя, думая, что смог бы это сделать.
Он резко встал и направился к двери.
– Келли, – крикнула Карен ему вдогонку.
Келли повернулся в дверях. Он выглядел ужасно. Голова опущена, загнанный взгляд. Карен сочувствовала ему.
– Ты мне тоже очень нравишься, Келли, – сказала она с нежностью, которая удивила даже ее саму. А затем, вложив в свой голос столько строгости, сколько она только могла, добавила: – И не забывай этого.
Келли уставился на нее, будто бы вообще ее не видя, на несколько секунд. Затем выдавил из себя очень слабую улыбку:
– Ты же босс.
– Да, и об этом тоже не забывай.
Все три дочери Мойры были с ней в ее палате. Они повернулись, чтобы взглянуть на Келли, когда он зашел в комнату, наделав при этом больше шума, чем хотел.
Всю дорогу – от парковки, через передний холл, на первый этаж, по длинному коридору к лестнице на дальнем конце его и еще три этажа – он бежал, слишком возбужденный, чтобы поехать на лифте. Он тяжело дышал, когда ворвался в палату, и подозревал, что глаза его были красными, а волосы взъерошенными.
– Извините, – сказал он машинально. И понял, что голос его был высоким и писклявым.
Он сфокусировал взгляд на больной женщине, лежащей без движения на кровати. Лицо ее было мертвенно-бледным, глаза крепко закрыты, и он не видел никаких признаков того, что она дышит.
– Она, она… – начал было он.
Но он не мог, просто не мог выговорить ни слова, не мог сформулировать вопрос. Он просто не мог спросить никого из девочек, умерла их мать или нет. А он еще полагал, что способен говорить с ними о ее болезни. Господи! Иногда он чувствовал себя просто ничтожеством.
– Она без сознания, Джон, – тихо ответила Дженифер. – Почему бы тебе не взять стул. Посиди рядом с ней.
Не в первый раз Келли был восхищен спокойствием и достоинством девятнадцатилетней девушки. Он считал ее просто чудесным ребенком и поклялся себе, что однажды непременно скажет ей об этом. Но не сейчас. Сейчас неподходящее время и неподходящее место. И в любом случае он не может говорить. Опять не может говорить.
Слева от двери был оранжевый пластиковый стул. Он принес его к кровати и сел, как сказала Дженифер, рядом. Над кроватью Мойры были часы. Они показывали двадцать один двадцать три. Келли покинул хоспис в полвосьмого утра и с тех пор ни разу не позвонил узнать, как она.
И все же, и все же он так ее любил. Он нежно прикоснулся к ее щеке. Она была холодной и влажной. Он надеялся, что Мойра знала, как она дорога ему, по-настоящему дорога. Хоть он и не всегда показывал это, а иногда вел себя очень нехорошо по отношению к ней. Сейчас, когда было уже поздно, слишком поздно, он так хотел изменить свое прошлое поведение во многих случаях! Лучше заботиться о ней, пока они были вместе, и быть лучшим другом.
К нему пришли воспоминания о времени, что они провели вместе. Он старался сосредоточиться на том, что происходило сейчас в этой комнате, старался думать о том, чем же он может помочь сейчас. Но его веки, казалось, налились свинцом. Да, конечно, это был длинный день, и он мало спал прошлой ночью. Он заморгал и посмотрел на всех трех дочерей Мойры – Дженифер с одной стороны кровати, две ее сестры с другой. Девочки тихо сидели и смотрели на свою маму. Дженифер держала ее правую руку, Паула левую, Лини время от времени гладила ее волосы. Все молчали. На самом деле сказать было уже нечего. Келли ерзал на своем пластиковом стуле, пытаясь сесть удобнее. Это не помогало. Медленно тикали минуты. Тишина. У Келли во рту пересохло. Он облизал губы и подумал о том, чтобы вызваться поискать кофе или чаю. Он опять заерзал на стуле. Он сидел неудобно и чувствовал себя не в своей тарелке. Все же какое-то время спустя веки его стали совсем тяжелыми, и он больше ничего не помнил, пока кто-то осторожно не потрогал его за руку. Он открыл глаза. Было больно. Глаза были воспалены, и веки словно слиплись. Должно быть, он снова уснул. Он не знал, как это ему удалось при таких обстоятельствах, в таком неудобном положении. Он также не имел представления о том, сколько он проспал. Машинально взглянул на часы. Они показывали два. Видимо, он каким-то образом проспал три часа.
70 
