Особенно,... 
95 
Глядя на него с неописуемым ужасом, д’Артаньян сказал:
– Благодарю вас, Бернажу, но я не пью…
– Не – что? – воскликнул пораженный гвардеец.
– Я более не пью вина. Только воду.
– Д’Артаньян, бросьте шутить! Момент выбран самый неудачный. Мамаша Жемблу как раз справлялась о вас, долго не видела…
Воздев глаза к небу, д’Артаньян кротко произнес:
– Господи, прости этой заблудшей женщине то, что она вынуждена промышлять таким ремеслом…
У обступивших его приятелей лица стали понемногу вытягиваться. Кто-то тихонько сказал:
– Как хотите, господа, а мне кажется, что он не шутит…
– Вот именно, – поддержал другой.
– Ну, а партию в кости? – не унимался Бернажу.
Положив ему руку на плечо, д’Артаньян проникновенно сказал:
– Бернажу, друг мой, откажитесь от этой пагубной привычки, пока она вас не ввергла в геенну огненную… Враг рода человеческого не дремлет…
– Что за черт! – воскликнул Бернажу. – Это не д’Артаньян! Это какой-то призрак, наваждение, морок, принявший вид д’Артаньяна! Клянусь издырявленным брюхом святого Себастьяна…
Сумеречное состояние д’Артаньяна было столь глубоким, что он печально произнес:
– Бернажу, друг мой, вы определенно богохульствуете или уж по крайней мере святотатствуете…
После этих слов стоявшие ближе всех к д’Артаньяну чуточку отступили, словно опасаясь, что подозрения Бернажу справедливы и им явился морочить голову выходец из пекла.
– Точно, призрак!
– Призраки не являются днем, Бемо… Мой дядя – аббат, уж я-то знаю…
– Все равно, послушайте его только! Это же не д’Артаньян, это какой-то подменыш!
– Нет, это я, собственной персоной, – сказал д’Артаньян. – Просто-напросто я глубоко переосмыслил свою грешную жизнь и убедился в ее глубокой порочности, а потому встал на путь праведности…
От него отступили еще дальше.
– Действительно, – сказал кто-то. – Выходит, де Шепар был прав, когда говорил, что видел его в книжной лавке. А я не поверил и вызвал его на дуэль. Бедняга Шепар, он напрасно получил удар шпагой в правый бок, надо будет зайти извиниться…
– Ну да, так оно и начинается, – поддержали его. – Сначала – книжная лавка, потом – этакие вот проповеди, а кончится все, чего доброго, монастырем…
– Тс! – умоляюще прошептал кто-то. – Только не вздумайте ему перечить! Показывайте, будто во всем с ним согласны! Человеку в его состоянии опасно противоречить…
Д’Артаньян, слушавший все это со смирением пожираемого львом древнего христианина, перевел взгляд на лейтенанта швейцарских гвардейцев Страатмана, и его мысли вдруг приняли совершенно иное направление. Во-первых, он вспомнил, что Страатман был завсегдатаем открытого Бриквилем кабаре – причем привлекала его скорее очаровательная Луиза, нежели вино. Во-вторых, Страатман был холост. В-третьих, он был мужчиной видным – бравым, румяным, усатым, ростом едва ли не в шесть парижских футов[18]…
Не раздумывая, д’Артаньян крепко ухватил швейцарца за рукав камзола и поволок за собой. Ошарашенный Страатман не сопротивлялся, скорее всего, следуя только что прозвучавшему совету. Они удалились уже на квартал, когда рослый лейтенант осмелился спросить:
– Д’Артаньян, друг мой, не кажется ли вам, что вы мне сейчас оторвете рукав?
– Черт побери, тогда следуйте за мной сами!
– Куда это? – осторожно осведомился лейтенант.
Д’Артаньян остановился и повернулся к нему:
– Страатман, только не перебивайте и не пугайтесь… Помнится, вы не раз говорили, что охотно женились бы на подходящей женщине, располагающей кое-каким хозяйством?
– О да! – мечтательно признался лейтенант. – В Швейцарии меня никто не ждет, любезный д’Артаньян, и возвращаться мне некуда. У меня отложено тысячи полторы пистолей, найти бы еще милую хозяюшку…
– Вам нравится Луиза Бриквиль?
– О да! В высшей степени! Но она, как известно, замужем…
– Она вдова со вчерашнего дня.
– Вот как? Но, насколько мне известно, вы, друг мой, имеете честь состоять другом дома…
– Уже нет, – нетерпеливо сказал д’Артаньян. – Следуйте за мной, Страатман, не колеблясь – и ваше счастье будет устроено скорее, чем вы думаете! Вперед, Швейцария, вперед!
И он устремился к улице Старой Голубятни, решительно увлекая за собой флегматичного швейцарца, все еще обдумывавшего его слова по свойственной уроженцам вольной Гельвеции неторопливости ума. Прошло не менее пяти минут, прежде чем Страатман спросил с потрясенным видом:
95 
