Особенно,... 
77 
Сколько времени прошло, прежде чем Бекки мало-помалу заметила, что она плачет в объятиях Тома, ни один из них сказать не мог. Они знали одно: что через очень долгий, как им казалось, промежуток времени оба сбросили с себя мертвое оцепенение сна и снова вернулись к сознанию постигшего их несчастья. Том сказал, что сейчас воскресенье, а быть может, даже понедельник. Он пытался втянуть Бекки в разговор, но она была слишком придавлена горем; все ее надежды рухнули. Том уверял, что их отсутствие должны были заметить уже давным-давно и теперь, наверно, их ищут. Он будет кричать во все горло — авось кто-нибудь услышит и придет. Он крикнул; но в темноте отдаленное эхо прозвучало так страшно, что он больше не пытался кричать.
Часы шли, и голод опять начал терзать бедных узников. У Тома сохранился кусочек от доставшейся ему половинки пирога; они разделили его и съели, но от этого стали как будто еще голоднее. Жалкая кроха только раздразнила аппетит.
Через некоторое время Том сказал:
— Ш-ш!.. Ты слышала?
Оба затаили дыхание и стали прислушиваться. Кто-то как будто кричал — далеко-далеко. Том тотчас же откликнулся и, взяв Бекки за руку, стал ощупью пробираться, по коридору в ту сторону, откуда донесся крик. Потом он опять прислушался: звук раздался опять и как будто немного ближе.
— Это они! — сказал Том. — Идут сюда! Идем, Бекки, не бойся, теперь все хорошо!
Радость пленников дошла до восторга, но бежать они не могли, так как на каждом шагу попадались провалы и надо было двигаться с опаской. Вскоре они остановились перед одним таким провалом — и не могли сделать ни шагу вперед. Яма могла иметь и три фута и сто футов глубины — все равно перейти через нее было невозможно. Том лег на живот и перегнулся вниз сколько мог. Никакого дна. Нужно стоять и ждать, пока за ними придут. Они прислушались, но крики звучали все глуше и дальше… Еще минута — и они смолкли совсем. Какая жалость, какая тоска! Том кричал, пока не охрип, — но никто не откликался. Все же он обнадеживал Бекки, но прошла целая вечность тревожного ожидания, а звуков больше не было слышно.
Дети ощупью добрались до своего ручейка. Томительно потянулись часы. Они снова уснули и проснулись голодные, убитые горем. Том был уверен, что теперь уже вторник.
Вдруг его осенило. Поблизости было несколько боковых коридоров. Не лучше ли исследовать их, чем томиться тягостным бездельем? Он вынул из кармана бечевку от бумажного змея, привязал ее к выступу скалы и двинулся в путь вместе с Бекки, разматывая клубок на ходу. Но приблизительно через двадцать шагов коридор оборвался; он оканчивался пропастью. Том стал на колени и начал исследовать стену, ведущую вниз, а потом, насколько мог вытянуть руку, принялся ощупывать ту, которая была за углом, потом потянулся немного вправо и в это мгновение в каких-нибудь двадцати ярдах из-за края утеса высунулась чья-то рука со свечой! Том радостно вскрикнул, но вслед за рукой выдвинулся и весь человек — Индеец Джо. Том оцепенел, не мог двинуть ни рукой, ни ногой и страшно обрадовался, когда “испанец” в ту же минуту пустился бежать и вскоре пропал из виду. Тому показалось очень странным как это Джо не узнал его голоса, не кинулся на него и не убил за показание в суде; но, должно быть, эхо изменило его голос. “Все дело, конечно, в этом”, — говорил себе мальчик. От перенесенного страха каждый мускул в его теле ослабел, и он сказал себе, что, если у него хватит сил вернуться к источнику, он там и останется и уже никуда не пойдет, чтобы снова не наткнуться на Индейца Джо. Он скрыл от Бекки, что видел его. Он сказал, что крикнул просто так, наудачу.
Но голод и безвыходность положения в конце концов оказались сильнее всяких страхов. Тоскуя, сидели они у источника, потом заснули и спали долго — и проснулись с другими чувствами. Муки голода стали гораздо сильнее. Том считал, что теперь уже среда или четверг… может быть, даже пятница или суббота; значит, люди уже потеряли надежду и перестали искать их. Он предложил исследовать другой коридор. Он готов был рискнуть чем угодно, даже встреча с Индейцем Джо больше не пугала его. Но Бекки была очень слаба. Она как бы оцепенела от горя, ее ничем нельзя было расшевелить. Она говорила, что останется тут, где сидит, и будет ждать смерти; смерть уже недалека. Пусть Том возьмет бечевку и идет, если хочет, но она умоляет его возвращаться почаще, чтобы поговорить с ней, и берет с него слово, что, когда настанет страшная минута, он будет сидеть тут, поблизости, и держать ее за руку, пока не придет конец.
77 
