21 
Воспрянувший радист, уже полагая Мазура отключившимся, отвечал что-то в том смысле, что прекрасно понимает нежные трепыхания романтической девичьей души и самолично покажет столько созвездий, что и сосчитать невозможно, да еще и объяснит, где какое. И нес что-то такое о любви с первого взгляда. Анка заливалась, как полоумная, так что у радиста не должно было остаться никаких сомнений в успехе предприятия.
Поводыри страшным шепотом, в оба уха начали внушать Мазуру, что ему следует держаться чуточку прямее и не орать так про вожделенную кассету с «Кавказской пленницей» – пришли, мол, и там стоит самый страшный человек на судне – вахтенный.
Вахтенного они миновали без особых приключений: он, правда, начал было что-то бурчать насчет посторонних и строгих корабельных порядков. Повиснув на нем со всей непринужденностью, Мазур деловито распорядился:
– Не свисти, денег не будет... В номер – блядей и шампанского, и чтобы живенько...
Оторопевший вахтенный едва выдрался из цепких объятий. Его успокоили, сунули прихваченную из кабака бутылочку, чтобы служба медом показалась, – и повели Мазура в недра корабля.
Как-то так получилось по нечаянности, что по дороге радист с Анкой отстали и затерялись в переходах. Однако Мазур не стал по этому поводу поднимать шума, вообще не заметил убыли среди присутствующих – он уже начинал вырубаться окончательно, повис на плечах спутников, как куль, что-то мыча насчет постельки и баньки. Они старательно перли его волоком по тускло освещенному коридору, принесли в небольшую двухместную каюту, уложили на койку. Мазур приготовился отбиваться, если вздумают снимать пиджак, – там у него по карманам и было рассовано самое интересное. Но их услужливость до такой степени не простерлась – положили на койку, выжидательно остановились над ней.
Мазур, не открывая глаз, промычал насчет посошка. Его приподняли и, прекрасно, должно быть, помня Анкины откровения, сунули в руку полный стакан, громко поощряя:
– Ну, Колян, за кибернетику!
Мазур, не открывая глаз, осушил сосуд, разжав пальцы, выпустил его, посидел пару секунд с идиотской улыбкой, а потом рухнул обратно в койку, уронил голову на грудь и всхрапнул.
Оба обормота еще немного постояли над ним, потом погасили свет и тихонечко вышли, похохатывая. Когда за ними закрылась дверь, Мазур сразу открыл глаза, но по врожденной подозрительности еще несколько минут лежал неподвижно, старательно похрапывая. Потом бесшумно встал, подкрался к двери, осторожно ее открыл, высунул голову. Тускло освещенный коридор и тишина. Все было в порядке, выражаясь казенно, внедрение состоялось.
Корабль чрезвычайно напоминал ему «Сириус» – точно, по схожему проекту построен – и Мазур, сидя в полумраке на узкой казенной койке, вдруг испытал нечто вроде пронзительного, недолгого, продолжительностью в несколько секунд приступа безумия: показалось, что не было всех этих лет, и он как раз лежит в своей каюте на «Сириусе», а «Сириус» плывет у Ахатинских островов, и старшему лейтенанту Мазуру попросту приснился длинный, затейливый кошмар, но сейчас он проснулся, выйдет на палубу и увидит живыми, здоровыми и молодыми всех, начиная с...
Это было так пронзительно и реально, что он не сразу справился с собой. Потихонечку вернулся из семьдесят шестого в двадцать первый век. Барашки иллюминатора оказались открученными, Мазур тихонько распахнул его. Над морем сияли звезды, наплывала та самая пресловутая ночная свежесть, и вокруг стояла успокаивающая тишина.
Он залез обеими руками во внутренние карманы белоснежного пиджака, достал два тяжелых свертка, освободил из пластиковых пакетов шесть тяжелых цилиндриков толщиной с горлышко бутылки и длиной с пивную бутылку. Нажал на одном маленькую кнопочку, вспыхнул узкий экранчик.
Посмотрев на часы, он стал обдумывать в р е м я. Сейчас первый час ночи, кладем часа полтора на ожидание... нет, лучше два, а там уже и начнет светать... интервал для у х о д а – не менее часа...
Установил время на взрывателе, а потом то же самое – на остальных пяти.
Следующие два часа оказались самыми тяжелыми, потому что не нужно было ничего делать – всего лишь ждать, и только. Иногда именно это занятие бывает самым трудным – ждать, когда никто за тобой не охотится и не подстерегает, лежать без дела на жесткой койке, а в голову ведь, что характерно, от безделья лезут мысли, сплетающиеся в самые неожиданные ассоциативные цепочки, выводящие столь причудливые зигзаги, что жутко делается. И не просто мысли, а еще и воспоминания, раздумья, и ничего с этим не поделаешь, потому что не родился еще супермен, способный напрочь отключать мысли. Вспоминаешь такое, о чем вроде бы и помнить забыл, углубляешься в такие дебри размышлений, что начинаешь всерьез сомневаться в собственном душевном здоровье, голова кругом идет, ныряешь из реальности непонятно куда.
21 
