Судя по дешевым побрякушкам и обилию краски, положенной на еще не утратившие юной свежести лица, это были проститутки, приехавшие в поисках хорошего заработка и приключений из лоскутных останков бывшего Советского Союза, разодранного на части голодной сворой коммунистов-отщепенцев, за одну ночь сменивших серую волчью шкуру пролетарского интернационализма на рыжую шакалью – махрового национализма, почему-то названного демократией.
– Мальчик, киска-а… Иди к нам, лапуля. Получишь все по полной программе. Ты меня слышишь, раджа? – Речь вела девица постарше возрастом с волосами, сплетенными в короткую, но толстую русую косу.
– Он не понимает, – вступила в разговор вторая, ростом пониже, но пофигуристей и с распущенными льняными волосами до плеч. – Иди сюда, индусик, – поманила она рукой. – Не бойся, от тебя не убудет. Меня зовут Маша. Понял? Ма-ша, Ма-ша… А ее, – указала пальцем, – Зизи. Усек? Зи-зи…
– Ни хрена он не фурычит по-нашему, – все так же обольстительно улыбаясь, сказала девица с косой. – Ну что молчишь, мать твою? Трахаться хочешь? Нет?
– А может, у него в штанах вместо прибора только огрызок? Может, он евнух? У них на Востоке, девки говорили, и такое встречается. А, Зинка?
– Тебе какое дело, что у него там? Главное, чтобы бабки были. Остальное мы доточим, вырастим и отдрючим. Что глазами хлопаешь, мущинка? Не хочешь или не стоит? Деньги у тебя есть, мой бородатенький красавчик? Понял – деньги. Бабки, "капуста", "зелень"… вспомнила! – рупии. У тебя есть ваши задроченные рупии?
– Молчит. Зин, а что, если он немой?
– Хрен его знает. По-моему, у него с крышей не в порядке. Видишь, как смотрит.
– Зин, давай свалим отсюда. У него такие глаза… бр-р-р! Мне страшно. Уйдем, а? Вечер только начинается, и зачем нам этот немой индус? Мужиков тут, голодных на наш передок, валом.
– Ладно. Покеда, мущинка! Оставим тебя, как неприкосновенный запас. Но уж в следующий раз, красавчик, ты так просто от нас не отделаешься.
– Зин, он ведь тебя не понимает.
– Дура ты, Машка! Читай по глазам. Он просто в трансе. А вот по какой причине – это вопрос. Все, хиляем. Не будем больше его травмировать. – Зизи хихикнула. – Пока, дружок. – Она послала воздушный поцелуй.
Девушки ушли. Я остался один над россыпью уличных фонарей-светлячков, роившихся в черном море афинских крыш, неподвижный, внешне бесстрастный и едва не бездыханный. Как правильно отметила Зина-Зизи, я был в заторможенном состоянии. И вовсе не потому, что меня шокировало их предложение.
Другое смутило мою душу и взорвало бомбу в мозгах.
ГОЛОС.
Женский голос, разговаривавший на родном языке. Я наконец услышал настоящую русскую речь, потому что Юнь Чунь конечно же ее коверкал, а я не мог понять, правильно ли говорю, и иногда поневоле сбивался на немыслимый китайский акцент.
Да, я беседовал по-русски в посольстве с секретарем, а затем и с Поповым, но тогда из-за огромного внутреннего напряжения не прислушивался к речи, к ее неповторимой красоте, впитавшейся с младых ногтей, а потому кажущейся обыденной, ничем не примечательной.
А сейчас эти же самые слова, но сказанные женскими голосами, вдруг вывернули мою душу наизнанку. Я понял, что их русский язык был далек от классического совершенства, а многие обороты не выдерживали никакой критики, но это меня волновало меньше всего.
Главное – я понял! И это открытие вознесло мой было пошатнувшийся духовный стержень на недосягаемую высоту.
И еще – раньше я слышал русскую речь только в мужском исполнении. А теперь, наконец, мои уши уловили другую сторону родного языка – в женской интерпретации.
И как сладки были эти звуки, как дороги и почему-то очень волнующи…
Я спал на удивление спокойно. Мне снился лишь один бесконечный сон: женское лицо под полупрозрачной вуалью.
Оно то приближалось на расстояние вытянутой руки, и тогда я начинал различать некоторые детали – нос, губы, прядь волос, – то удалялось в пульсирующую черно-багровую туманность, превращаясь в оттененный длинными ресницами глаз, в котором виделся неведомый мир, озаренный неземным светом.
Я пытался получше рассмотреть этот глаз, иногда это даже получалось; но едва я напрягал зрение, чтобы заглянуть за края таившегося в глубине зрачка входа в иное измерение, как блестящий ярко начищенной золотой монетой круг с неровными краями начинал тускнеть, уменьшаться и наконец закрывался, будто диафрагма фотоаппарата.