9 
— Но и закрывать глаза на подаваемые свыше знаки было бы, по меньшей мере, глупо, — возразил бывший лейтенант.
— А были знаки? Я имею в виду, иные, кроме видения святой Девы?
— Представьте себе, святой отец, были. Очнувшись от холода и нестерпимой боли, я попытался выбраться из каменной западни, в которую угодил стараниями проклятого мясника. Понятия не имею, как мне это удалось. Вот уж это действительно было чудо! По-моему, большую часть пути я проделал в беспамятстве, беседуя с Девой Марией и ангелами, как с добрыми попутчиками, и пребывая в полной уверенности, что умираю.
Отец-иезуит перекрестился — впрочем, не слишком демонстративно, почти украдкой.
— Утром меня подобрали во дворе солдаты русской похоронной команды, — продолжал калека. — Ума не приложу, почему они меня не закопали... Словом, придя в себя на следующий день, я обнаружил, что все еще сжимаю в кулаке клочок пергамента. Очевидно, я схватил его, когда пытался дотянуться до золота, которое лишь на миг мелькнуло передо мной в пыли и дыму рушащегося подземелья. Дьявол! Почему я не схватил хотя бы пригоршню монет вместо этого бесполезного клочка? Они пригодились бы мне больше!
— Что же это был за клочок? — спросил священник, снова проявляя живой интерес к затянувшейся беседе.
— Обыкновенный клочок грязного пергамента с выцветшими от времени буквами, — отвечал калека. — Мне показалось, что это был обрывок какого-то греческого текста, но по мне что греческий, что китайский — все равно. Да вот он, не угодно ли взглянуть?
Он порылся уцелевшей рукой в кармане своего грязного мундира и положил перед иезуитом крошечный обрывок пергамента, такой мятый и грязный, что его легко было принять за прошлогодний дубовый листок, перезимовавший под снегом. Святой отец осторожно двумя пальцами взял липкий от грязи лоскуток и поднес его к самым глазам, силясь разобрать написанное.
— "...ократе...", — прочел он вслух и пожал плечами. — Да, богатой добычей это не назовешь. Любопытно, что бы это могло означать? «Ократе»... Это, несомненно, часть какого-то слова, но вот какого именно? Так вы говорите, пергамент лежал в сундуке с золотом?
Калека вдруг рассмеялся, показав редкие гнилые зубы.
— Пустое, святой отец, — сказал он. — Да, там уйма золота, и у вас на одну руку и одну ногу больше, чем у меня. Но золото лежит в подземелье Смоленского кремля, и мне было бы чертовски любопытно узнать, как вы намерены его оттуда добыть.
Отец-иезуит медленно покачал головой, не отрывая глаз от грязного обрывка пергамента, который все еще сжимал между большим и указательным пальцами. Внезапно глаза его расширились, пергамент задрожал, как осиновый листок на ветру.
— Ократе, — повторил он. — Слава Всевышнему! Ну конечно же!
— Я вижу, святой отец, что для вас этот клочок значит намного больше, чем для меня, — с насмешкой заметил калека. — Что ж, возьмите его себе. Мне он все равно не понадобится.
— Благодарю вас, сын мой, — сказал иезуит, живо пряча обрывок пергамента в карман. — Я благодарю вас от лица святой католической церкви. Вы действительно сослужили святому престолу немалую службу — по крайней мере, мне так кажется. Вам удалось принести в этот мир послание, которое, смею надеяться, будет способствовать укреплению истинной веры и посрамлению еретиков.
— Вот как? — равнодушно заметил калека, затягиваясь трубкой. — Ну, тогда я почти святой! Скажите, святой отец, может быть, в связи с этим мне выйдет послабление?..
Он ткнул изгрызенным чубуком трубки в сторону двери, поясняя свою мысль.
Иезуит чопорно поджал губы.
— Церковь уже давно не вмешивается в дела земного суда, — сказал он. — Полагаю, что суд небесный, перед коим вы вскоре предстанете, отнесется к вам со снисхождением. Я обещаю молиться за вас в надежде, что на небесах вы обретете заслуженный покой. Но боюсь, мои молитвы не в силах поколебать решимость французского правосудия.
— Ну так отпустите мне грехи, святой отец, и велите принести еще бутылку этой кислятины! — раздраженно воскликнул калека. — Ах да, вы же не можете, я еще не до конца покаялся... Ну это не займет много времени. Как видите, я выжил и даже сумел вернуться домой, во Францию. Увы, Франция не была мне рада. Вы видите, во что я превратился... Но мне посчастливилось встретить своего приятеля, капрала Армана. Оказалось, что ему повезло больше, чем мне: этот негодяй сдался в плен казакам, невредимым вернулся домой и снова открыл свою мясную лавку. При встрече этот боров меня даже не узнал, хотя на мне до сих пор тот же мундир, в котором он пытался отправить меня на тот свет. Да что там долго говорить! Один ловкий удар кинжалом, и эта нантская свинья стала дохлой. Клянусь вам, святой отец, убивая на войне неприятельских солдат, я никогда не испытывал такого удовольствия!
9 
