очень нудно 
37 
Андрей услышал, как хлопнула входная дверь.
Он с облегчением вздохнул. У него, естественно, еще были деньги, о злосчастной десятке на мелкие расходы, положенной в тетрадь, он уже и сам забыл. Основные деньги хранились под книжной полкой, спрятанные в дырявом носке. Он стоял в ванной комнате, рассматривал в зеркале рассеченную губу, красные уши, к ним больно было притронуться. Умылся холодной водой.
– Козел, – сказал он, думая об отце, – урод конченый! Попросил бы как человек, я бы дал, и даже не на одну бутылку.
Мальчик вернулся в свою комнату, встал на четвереньки, сунул узкую ладонь под книжную полку, пошарил и вытащил носок. В носке лежали четыреста восемьдесят два доллара. Это были остатки денег, заработанных им от разных дядь за лето. Большую часть мальчик потратил на свои детские удовольствия, но и в остатке сумма оказалась довольно приличной, можно месяц ни о чем не думать.
– Надо уходить, пока он не вернулся. Андрей знал, сейчас отец купит бутылку водки, три пива, выпьет и станет совсем другим человеком – добрым. Отец всегда, когда выпивал, становился ласковым, его злость таяла в водке, как лед в кипятке. Злость растворялась, исчезала, отец начинал вспоминать, как он служил на флоте матросом минного тральщика. Он рассказывал о своих товарищах, иногда вспоминал детство. Отец мог долго лежать с зажженной папироской, смотреть в потолок и мечтательно по пять-десять раз повторять одну и ту же фразу:
– Я все знаю, меня никто не обманет. Я все видел. Я бывал в таких переделках, что не дай бог кому-нибудь еще в них побывать.
Папироса гасла, и отец засыпал с приоткрытым ртом. Мальчик тогда подходил к нему, выдергивал окурок. Петрович пил запойно, здоровье пока позволяло. Он мог пить по три недели кряду, с утра до вечера, а если просыпался, то и ночью. А потом месяц или два не пил вообще, тогда он почти не разговаривал с домашними. Лишь изредка, когда ему кто-нибудь напоминал о том, что пора подумать о работе, Петрович ругался матом и кричал:
– Заткнитесь, уроды чертовы! Я еще устроюсь на работу, я еще выведу их на чистую воду! Начальнички – мерзавцы и сволочи, по ним тюрьма плачет. Они все на меня хотели свалить, будто я, водитель, виноват.
Последним местом работы Петровича была автоколонна, куда он пошел работать водителем дальнобойной фуры, но ни разу так и не выехал из гаража. Сперва доводил машину, выделенную ему в рейс, но пару раз попался начальнику на глаза выпившим, а потому до самого увольнения проработал простым слесарем в яме под машинами.
Андрей выпил стакан холодного молока с куском хлеба, собрал разбросанные отцом книжки и тетрадки в ранец, оделся. И в это время зазвенел разбитый, связанный-перевязанный изолентой телефон.
Мальчик поднял трубку.
– Добрый день, – услышал он мужской голос, от которого вздрогнул.
Голос был мягкий, задушевный. Так обычно разговаривают инспектора по делам несовершеннолетних и злые школьные учителя.
– Вы меня слышите?
– Да, – выдохнул в трубку Андрей.
– Я хотел бы услышать Андрея Малышева, если, конечно, не ошибся номером.
– Это я.
– Андрей, здравствуй. Ты один дома?
– Нет, – соврал Андрей.
– Мне с тобой надо встретиться.
– Не могу.
– А если подумать, малыш, может, сможешь все-таки? Советую тебе не отказываться.
– Когда?
– Хотя бы через час. Есть разговор – небольшой. И еще я тебе деньги должен. Надеюсь, ты не забыл? Я тебе остался должен пятьдесят с прошлого раза.
– Да, помню.
– Встретимся, где всегда. Я подъеду к арке.
– Хорошо, – сказал Андрей.
– Не забудь, в десять.
– Хорошо, в десять.
Мальчик положил расколотую трубку на рычаги, забросил на плечо ранец и вышел на лестничную площадку. В это время внизу хлопнула дверь, и он услышал голос отца, веселый и добрый. Отец стоял у почтовых ящиков и негромко напевал:
Я люблю тебя, жизнь,
И надеюсь, что это взаимно…
Андрею стало не по себе, и он вместо того, чтобы спуститься вниз, бесшумно скользнул наверх, Когда пробежал этаж, остановился, перевел дыхание, услышал, как поднимается отец, как звенят бутылки.
«Опять набрал пива», – подумал мальчик.
Отец уже стучал в дверь:
– Открывай! Андрюша, отец пришел, встречай.
– Вот тебе! – мальчик свернул фигу и ткнул ею в лестничный пролет. – Вот тебе я открою! Ты – пьяница! Быстрее бы вырасти, я тогда тебе покажу. Я тебе все припомню: и то, как ты маму бьешь, и как меня лупишь, – все тебе вспомню.
37 
