очень нудно 
61 
– Федор Филиппович, мне с вами необходимо срочно встретиться, – удрученно сказал Комов.
– Срочно? – переспросил генерал Потапчук.
– Да, очень важное дело.
– Что ж, давайте.
– Можно прямо сейчас?
– Погодите секунду, полковник, вы где?
– Я на даче и выехать не могу.
– Что-то случилось?
– Да.
– Что ж, называйте адрес.
Сбивчиво Сергей Борисович Комов смог объяснить генералу Потапчуку адрес и то, как лучше всего добраться до дачи.
– Вы в самом деле не можете приехать в город?
– Нет, не могу, – сказал полковник.
– Что ж, ждите, через час с небольшим буду.
– Спасибо, – на душе у полковника Комова стало немного легче, он, как всякий человек, попавший в безвыходную ситуацию, готов был ухватиться даже за лезвие бритвы.
Сергей Борисович посмотрел на ручные часы, пошевелил в камине горящие поленья и допил водку прямо из горлышка.
«Скорее! Скорее приезжай, генерал, ты мне очень нужен! Нужен!»
Пистолет с черным глушителем лежал возле блокнота. И полковник вдруг подумал:
«А что, если никого не напрягать, никого не отягощать своими проблемами, взять пистолет, сунуть ствол в рот и нажать на спусковой крючок? Выстрел поставит жирную точку, и с мертвого никакого спроса не будет. Один-единственный выстрел, и все станет на свои места. Меня никто не сможет шантажировать. Разве можно шантажировать мертвеца? Конечно же нет! Мертвые не умеют разговаривать, мертвого невозможно судить. Один выстрел…» – полковник Комов ногой подвинул к себе пистолет, отвинтил глушитель, сунул ствол в рот.
И ему тотчас стало плохо, он чуть не потерял сознание.
– Господи, что это я? – придя в себя, произнес Сергей Борисович.
Его начало тошнить, и он, добежав до умывальника, повис над ним, его вырвало. Позывы рвоты набегали один за другим, как волны на берег.
– Нет, к черту самоубийство! Я не из того теста, я как-никак офицер ФСБ, а не проворовавшийся бухгалтер. Я кадровый разведчик, не дело мне совать пистолет в рот. Я должен дождаться генерала. – Комов нашел в столе пакет сока и, срезав угол, принялся пить. – Ну вот, теперь лучше, – он поставил наполовину отпитый пакет на стол, – надо дождаться Потапчука, он человек умный – пожалуй, один из самых понятливых в нашем управлении. Он наверняка даст совет, выведет меня из потемок на дорогу.
Зазвенел телефон, лежащий у кресла. Комов подошел к нему, наклонился, взял, прижал к уху.
– Сереженька, это я, – услышал Комов голос жены.
– Ну и что? А это я.
– Ты где, дорогой?
– Я на даче. Вы сюда не приезжайте.
– Я и не собиралась. С тобой все в порядке?
– Я в полном порядке. Я занят, у меня работа.
– Когда будешь дома?
– Не знаю, – резко сказал Комов и отключил телефон. – Черт бы их подрал, эти мобильные телефоны! В туалет пойдешь, и там найдут!
У него появилось желание бросить трубку телефона в камин, но он не стал этого делать: может быть, еще понадобится. А вот пистолет с глушителем и обойму он спрятал на шкафчик под старые пожелтевшие газеты.
«Пусть лежит на шкафу и не попадается на глаза, а то, чего доброго, я сорвусь и пущу себе пулю в лоб».
Он опять опустился в кресло, протянул к камину ладони, кожей ощущая жар углей.
Согревшись, уняв дрожь в пальцах, он тщательно вымылся, причесался, привел себя в порядок. Странное дело, но на брюках не оказалось ни единого пятнышка крови, они были хоть и помятые, но чистые.
«Скорее бы! Скорее бы приехал генерал!» – поглядывая на часы, думал Комов, сосредоточившись лишь на этой мысли.
Так бывает в тяжелые минуты. В голове, как гвоздь в деревянной стене, застревает одна-единственная мысль, и избавиться от нее никакими способами невозможно.
* * *
Звонок полковника Комова застал Потапчука в рабочем кабинете. Повесив трубку, генерал просмотрел расписание рабочего дня. До двенадцати часов никаких совещаний, и Потапчук, с облегчением вздохнув, вызвал машину. Согласие он дал, еще не зная, придется ли ради беседы с Комовым отменять другие встречи. Федор Филиппович спустился к машине с ненавистным ему новым портфелем в правой руке. К старому он привык, но тот обносился до такой степени, что с ним стало неприлично появляться на людях.
Управление уже ожило. Сновали по коридорам подчиненные генерала, все с Потапчуком приветливо здоровались, желали доброго дня.
«Искренне желают, – расчувствовался Потапчук, – меня тяжело обмануть в искренности чувств. Другой мерзавец и улыбочку скроит, и в полупоклоне согнется, и слова ласковые подберет, но взгляд его выдаст. Мои же люди могут буркнуть неразборчиво „добрый день“, но глаза их при этом светятся уважением».
61 
