65 
Принимая все это во внимание, недоумение Глеба Сиверова можно было понять и объяснить. Но Стаканыч тоже смотрел на него как на выходца с того света, а это уже было решительно непонятно.
Они заговорили одновременно.
– Живой? – спросил Стаканыч.
– Ты что, Степаныч, Перекоп брал? – спросил Глеб.
Оба замолчали. Потом до Глеба понемногу дошел смысл заданного Стаканычем вопроса.
– Погоди, – сказал он, – что это значит – живой? А каким я, по-твоему, должен быть – мертвым?
– Живой, значит, – будто не услышав вопроса, со странным выражением констатировал старик. – И даже вроде невредимый. Ну и хорошо. А то мне, понимаешь, сказали, что тебя... ну, вроде как из города попросили. А может, говорят, не только из города, но и вообще...
До Глеба наконец дошло, и он с трудом удержал вертевшееся на кончике языка крепкое ругательство. Ну конечно же! Ведь Гамлета со товарищи подослал к нему Костя Завьялов – больше это просто некому было сделать. Гамлет пообещал этому дураку разобраться, решить проблему раз и навсегда. Гамлету Костя привык верить на слово, вот и поторопился отпраздновать победу, не упустил случая покуражиться над беззащитным, по его мнению, стариком...
Глеб на мгновение прикрыл глаза, ослепленный вспышкой холодного бешенства. Первым его побуждением было сейчас же, пока не улеглась ярость, встать, отправиться на набережную и, не вступая в переговоры, прострелить Завьялову его тупую башку. Право же, Глеб очень сомневался, что на всей земле отыщется хоть один человек, который станет всерьез оплакивать бесславную кончину этого подлого животного. Вот разве что сам Глеб Сиверов, вспоминая впоследствии этот эпизод своей пестрой профессиональной карьеры, нет-нет да и почувствует что-то вроде угрызений совести. Ведь судить – не его работа, он – просто инструмент для приведения в исполнение приговора, который вынесли другие люди. А если инструмент начинает по собственной воле вершить суд и расправу, это означает лишь, что он пришел в негодность и его пора выбрасывать на помойку.
А с другой стороны, что потеряет этот мир, если в нем не станет Кости Завьялова? Ну, что?
"Погоди, Глеб Петрович, – подумал Глеб, сидя с закрытыми глазами на раскладушке. – Погоди, постой. Стоять, я сказал! Так ты, братец, далеко зайдешь. А что потеряет мир, если в нем не станет, к примеру, Стаканыча? Сильно ли изменится климат на планете Земля, если завтра Глеб Сиверов попадет под машину или утонет в море? Да ни капельки! Зато, если упомянутый Сиверов начнет почем зря палить во всех, кто ему хоть чем-то не угодил, изменится многое. И для многих. Потому что этот Сиверов, черт бы его побрал, стреляет очень метко и здорово умеет заметать следы, так что ловить его придется долго и народу он успеет перебить уйму... Господи, как хорошо, что Потапчук не умеет читать мысли на расстоянии! Приняв от меня вот такую телепатему, он, наверное, тут же кинулся бы поднимать на ноги ОМОН, спецназ и вообще всех, кто может держать в руках оружие..."
Он молчал секунд десять, не больше, и уже почти успокоился, когда подвыпивший Стаканыч заметил наконец, что с его постояльцем творится что-то не то.
– Эй, эй! – предостерегающе крикнул он. – Федор, ты того!.. Ты, Федор, не бледней! Ну его к черту, дурак он, и больше ничего. Жареный петух его пониже спины не клевал, вот он и хорохорится. Ничего, со временем поумнеет, попритихнет. Ну его, Федор! На кой ляд тебе это надо – руки об него марать?
"Отлично, – подумал Глеб, открывая глаза и принимая более свободную, расслабленную позу. Только теперь он заметил, что сидит сильно подавшись вперед и что все мышцы у него затекли от напряжения. – Просто великолепно! Вот это и называется "докатился". Пьяный учитель рисования читает мои мысли на лице, как в открытой книге!.. Да, здешний климат на меня плохо действует. Солнце, море, девушки в бикини – все это расслабляет. На фоне здешнего великолепия существование уродов вроде этого Завьялова кажется особенно нецелесообразным. Так и хочется взяться за наведение порядка. Да вот беда, всех не перестреляешь. И потом, тому же Завьялову я наверняка кажусь не меньшим уродом, чем он мне..."
– Не волнуйся, Степаныч, – сказал он и встал с раскладушки. – Все будет нормально. Ты садись, садись. Сильно он тебя потрепал?
– До свадьбы заживет, – сказал Стаканыч и тяжело, совсем по-стариковски, опустился на диван. – Ты вот что, Федор... Мужик ты хороший, жалко будет с тобой расставаться, однако надо бы тебе от меня съехать.
65 
